«…Слово „интеллигенция“… становится совсем каким-то бранным словом, так что если мы еще не слыхали, то, по всей вероятности, скоро услышим: „Ах ты интеллигенция!“, „Ах ты распроинтеллигенция!“ И будет это обозначать вроде непристойной брани. Одни… делают это слово синонимом жулика и поджига-теля, другие — дурака, третьи желают растворить его без остатка в бюрократии и буржуазии, ото-жде-ствляя таким образом их сущность и цели и причисляя к интеллиген-ции не только всякого, кто знает, под каким соусом надо приго-тов-лять какую рыбу и может написать фельетон про нигилистов, но и тех даже, кто называет нигилистов „сицилистами“. Оказывается, что вопросы: что такое интеллигенция и кого считать интеллигенцией, какова ее роль и имеет ли она право на существование, — далеко не ясны».----

Эти наблюдения народнического публициста Сергея Кривенко написаны в 1881 году, но могли бы быть с незначительными вариациями написаны в лю-бое из десятилетий русской истории с середины XIX века по настоящее время. Дискуссии о том, что такое интеллигенция, какова ее сущность, идеология и роль в обществе, составляют один из главных вопросов культурной и соци-аль-ной истории последних полутора столетий. Все ключевые политические понятия — «власть», «народ», «общество», «революция» — обретают смысл в XIX и XX веке лишь в связи с рассказом о «русской интеллигенции», в кото-ром она повествует сама о себе. История этого повествования соткана из лите-ра-турных образов, политических воззваний, философских манифестов, рели-гиозных проповедей и публицистических полемик, восхваляющих, обвиняю-щих, анализирующих или проклинающих «интеллигенцию».

Существует несколько устойчивых схем и оппозиций, с помощью которых обычно описывается интеллигенция. Во-первых, противопоставление «русской интеллигенции» и «западных интеллектуалов». В этой концепции обосновыва-ется убеждение в уникальности и неповторимости интеллигенции как специ-фически русского явления (в доказательство чего ссылаются на факт заимство-вания термина intelligentsia в английском языке, хотя там он возникает в пер-вую очередь для обозначения польских и вообще центрально- и восточно-европейских интеллигентов). Во-вторых, противопоставление интеллиген-ции и народа, призванное подчеркнуть оторванность интеллигенции от основной массы населения и маргинальность ее положения. В-третьих, противопоставле-ние интеллигенции и власти, в котором делается акцент на оппозиционности и враждебности интеллигенции легитимному политиче-скому порядку в госу-дарстве. Все эти оппозиции возникают не в результате научного анализа. Это характеристики, которыми определяют интеллиген-цию ее критики и защит-ники. Таким образом, сам вопрос, что такое интел-ли-генция, относится скорее не к познанию, а к самоопределению того, кто задает его в рамках публичной дискуссии. Оговорим, что связь познаватель-ного интереса с выражением общественной позиции — это не особая черта русской интеллигенции, но явле-ние, вообще характерное для описания статуса интеллектуальных групп в си-туации подвижной социальной иерархии.

Поэтому, чтобы понять сегодня, о чем или о ком велись споры на тему, чтó такое интеллигенция, нужно постараться учесть все значения понятия, кото-рые сформировались на протяжении его истории в процессе общественных дискуссий. Трудно понять, идет ли речь об одной и той же группе, когда Чехов обрушивается на «нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истерич-ную, невоспитанную, ленивую», а Иванов-Разумник описывает ее как «группу, характеризуемую творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и лич-ному освобождению личности»; когда Солженицын называет ее «жерт-венной элитой», а Семен Франк ругает ее за «моралистический нигилизм». История понятия позволяет, таким образом, адекватно описать интеллигенцию как социальное явление.

Генезис слова «интеллигенция» (intelligence/Intelligenz) относится во Франции к 1830-м годам, в Германии — к периоду около революции 1848 года, в Рос-сии — к 1860-м годам. Во всех трех случаях слово сначала означает абстракт-ную «интеллектуальную способность», а потом становится обозначением обще-ственной группы, главного носителя этой способности. Во Франции выражение intelligence humaine (способность к мышлению, присущая чело-веку) получает распространение после , поло-жившей конец Реставрации и открывшей путь к либерально-демократиче-скому раз-витию страны. Если в XVIII веке накануне Великой французской революции представления об идеальном человеческом обществе были основаны на «разу-ме», то к середине XIX века его место занимает «человеческая интел-лигенция». Наиболее отчетливое выражение эта роль «интеллигенции» нахо-дит в трудах основателя социологии Огюста Конта, который в прогрессе науч-ного знания и человеческого ума видит движущую силу истории. Функция научного интел-лекта при этом не просто в открытии чистых истин, но в воз-можности сделать науку принципом социального управления. «Знать, чтобы предвидеть; предви-деть, чтобы управлять» — основной лозунг позитивизма Конта, намечающий превращение интеллекта в социальную силу.

Это превращение описано в работе Алексиса де Токвиля «Демократия в Аме--рике» (1835), где понятие intelligence становится уже однозначно социально-политическим. Интеллигенция — это «средство управления» (un moyen de gouvernement ), «социальная сила» (une force sociale ), хотя еще не определен-ная как особая группа. Токвиль говорит об ученых, изобретателях, художниках и писателях как носителях интеллигенции, но не определяет их социальный статус. Черты особой группы фиксируются лишь позже — в середине XIX ве-ка — с помощью множественного числа les intelligences . А в конце XIX века утверждается новое слово — les intellectuels — для обозначения интеллиген-ции как группы, ставшей частью публичной сферы. Оно получает хождение в связи с делом Дрейфуса (1894 год и последующие) — судебного процесса над офице-ром еврейского происхождения по ложному обвинению в шпионаже в пользу Германии, который всколыхнул общественное мнение во Франции и вызвал ожесточенные дискуссии в среде публичных интеллектуалов.

В Германии истоки термина Intelligenz лежат в философии Гегеля и левого ге-гельянства. Так же как и во Франции, «интеллигенция» сначала обозначает интеллектуальную способность человека вообще, а затем в более специальном смысле, встречающемся в гегелевской «Философии права» (1821), выступает как характеристика «среднего сословия» (Mittelstand ), к которому Гегель отно-сит государственных чиновников. Отличительной чертой «среднего сословия» является его образованность, в силу чего оно в наибольшей степени предраспо-ложено к управлению государством, поскольку «народ» (то есть необразован-ное население) — это та часть граждан, которая не обладает способностью суждения и, следовательно, не готова к политическому волеизъявлению. Этот чиновнически-корпоративный характер интеллигенции подвергается критике младогегельянцами, которые начинают рассматривать образованность как свойство нации в целом. Под влиянием французских дискуссий Генрих Гейне определяет свободную прессу как одно из самых эффективных средств дости-жения «народной интеллигенции», то есть приобретения народом политиче-ской способности суждения. В период революции 1848 года в Германии и после нее вопрос о введении образовательного ценза как условия участия в парла-мент-ских выборах оказывается одним из наиболее дискуссионных. Однако сам Гейне в поздних статьях сетует на «недостаток интеллигенции в народе» и на не-готовность масс к разумному государственному управлению.

Тот же Гейне одним из первых иностранцев использует в начале 1840-х го-дов слово Intelligenz применительно к России, причем приписывает «интел-лиген-цию» (как умственную способность) исключительно российскому монар-ху. Из немецко-французских контекстов слово и проникает в Россию, первым свидетельством чему является дневниковая запись Жуковского 1836 года, где он с возмущением отзывается о «петербургском дворянстве, которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию». Однако в ши-рокое употребление слово входит в России значительно позднее — с начала 1860-х годов, когда дебаты об интеллектуальных силах общества становятся публич-ными и сопровождают процесс начатых реформ.

Писатель Петр Боборыкин утверждал, что именно он первым употребил слово «интеллигенция» в 1866 году. Впрочем, давно установлено, что несколькими годами ранее этот термин в значении «умственная способность народа» («народ--ная интеллигенция») начинают использовать как в либеральных («Днев-ник» Александра Никитенко за 1864 год), так и в славянофильских кру-гах. Например, публицист Иван Аксаков уже в 1862-1863 годах констатирует отрыв «народного самосознания», или «интеллигенции», от «земли» и превра-щение ее в автономную социальную силу. Аксаков требует вместо этого, чтобы интел-лигенция стала подлинно патриотической и народной. Постепенно зна-че-ние переносится с абстрактной интеллектуальной способности на образо-ванный класс как носителя этой способности и далее на обозначение некоей особой группы этого класса. Так история понятия развивалась с 1860-х годов до начала XX века.

Это изменение — показатель того, как в России формируется публичная сфера. Образованное общество становится самостоятельным политическим игро-ком наряду с властью и требует участия в принятии властных решений. Вместе с тем понятие интеллигенции само постоянно дискутируется разными груп-па-ми, которые стремятся к гегемонии в интеллектуальном пространстве.

Ожесточенность этой борьбы определялась прежде всего тем, что ни социаль-ный, ни правовой, ни политический статус интеллигенции никак не был уста-новлен. Термин «разночинец», который служил во второй половине XIX века синонимом «интеллигента», выражал лишь неопределенность происхождения из разных сословий (дворянство, духовенство, городское мещанство, крестьян-ство).

К этому добавлялось нечетко оформленное правовое состояние разночинной интеллигенции: в силу полученного образования разночинцы освобождались от налогов, но, в отличие от мещан и дворян, были лишены собственного пред-ставительства в местном самоуправлении (земстве). А попытки ввести на выбо-рах в земство наряду с имущественным цензом также и образователь-ный (как в Германии после революции 1848 года) и тем самым допустить не только владельческий, но и образованный класс к общественному само-управ-лению оставались в России совершенно безрезультатными. Разночинные интелли-генты как социальная группа были, таким образом, полностью лишены поли-тического участия в Российской империи до революции 1905-1907 годов. Социальный статус интеллигенции не был закреплен ни юридически, ни поли-тически и становился уделом публичной литературно-философской полемики. В силу этого на вопрос «Что такое интеллигенция?» давались совершенно раз-ные определения, которые можно свести к трем типам.

Социологические определения выделяют место и роль интеллигенции в обще-стве: «образованный класс», «образованное общество», «лица, принимающие участие в умственной жизни страны» (Дмитрий Овсянико-Куликовский); часть образованного класса, занятая активным производством идей (Павел Милю-ков); в марксистском понимании общества как классовой структуры интел-лигенции отводится место либо «работников умственного труда» (Лев Троц-кий), либо, наоборот, «привилегированного класса эксплуататоров, живущих чужим трудом рабочего класса».

Идеологические определения представляют интеллигенцию как группу, разде-ляющую общий круг идей и идеалов, причем, как правило, заимствованных c Запада (материализм, позитивизм, атеизм, идеи Чернышевского, народни-чества и т. д.), в силу чего она описывается как одно из идейных направлений среди образованной публики, как круг единомышленников и даже как рели-гиозная секта.

Наконец, при оценочном подходе интеллигенцию определяют с помощью опре-деленных ценностных установок, которые (в зависимости от позиции интерпретатора) либо заслуживают согласия и поддержки, либо подлежат осуждению и отрицанию. Одни восхищаются альтруизмом интеллигенции, ее чувством ответственности перед народом и готовностью к самопожертво-ванию на благо народа, другие критикуют «нигилистическую мораль» интел-лигенции, ее отрицание признанных моральных идеалов, религиозных и эсте-тических ценностей. Отношение к интеллигенции зависело от политических и социальных ценностей: одни писали об «отщепенстве от государства», бес-почвенности, отсутствии патриотизма; другие, наоборот, о наличии крити-ческого мышления, способности критиковать существующие институты.

Столь разнородные способы определения и самоопределения интеллигенции, возникшие уже в первые полвека после упрочения слова в русском языке, можно соединить в образе «свободно парящей интеллигенции» (выражение, использованное в 1920-х годах немецкими социологами Альфредом Вебером и Карлом Мангеймом для характеристики интеллигенции), который выражает общую ситуацию интеллектуальных групп в эпоху модерна. Этот образ под-черкивает, что у интеллигенции отсутствуют четко выраженные групповые или классовые интересы, что она в прямом смысле «беспочвенна» (то есть лишена владельческого статуса, географической или социальной привязки) и в силу этого берет на себя право выступать от имени всего общества, пред-ставляя общественный интерес как таковой. А такая позиция, в свою очередь, вызывает противодействие как со стороны власти, претендующей на такое же представи-тельство общественного интереса от лица бюрократии, так и со сто-роны про-властных интеллектуальных групп, оспаривающих это право.

Формирование критически настроенных интеллектуальных групп свидетель-ствует о складывании в преддверии и в ходе Великих реформ 1860-х годов в России нового типа публичной сферы. Используя терминологию классиче-ского анализа публичности, данного в 1960-е годы немецким философом Юргеном Хабермасом, ее можно обозначить как «буржуазную литературную публичность». Смысл отличия «буржуазной» публичности от «дворянской» состоит в том, что культурная и политическая коммуникация перестает быть привилегией дворянской элиты, а охватывает все слои образованного обще-ства, будучи освобождена от сословных ограничений на участие.

Интеллигенция в России и возникает в середине XIX века как носитель наро-жда-ющейся «литературной публичности», который способствует ее переходу в публичность политическую. Она становится той частью образованного клас-са, которая играет активную роль в формировании общественного мнения. При этом «русская интеллигенция» не уникальна. Несмотря на все цензурные и по-лицейские ограничения, в России происходят те же общественные процес-сы, что и полувеком ранее во Франции и Германии. В России возникают и рас-про-страняются противоборствующие идейные направления; прежде существо-вавшие и впервые основанные толстые журналы становятся рупорами этих идейных направлений (в 1860-е годы это «Отечественные записки», «Дело», «Неделя», «Русское слово», «Вестник Европы» и др.). Растет число образован-ной публики и прежде всего студенчества; после университетской реформы 1863 года увеличивается количество высших учебных заведений (40 вузов в 1860-е годы, из них 8 университетов, с общим числом около 6 тысяч студен-тов). Создаются кружки просвещения и саморазвития и сообщества читающей публики (народнические кружки Александра Долгушина в Петер-бурге в 1872-1873 годах — «долгушинцы»; Николая Чайковского в 1871 году в Москве — «чай-ковцы»). Появляются властители дум молодежи — левые публицисты, писатели и философы (Чернышевский, Добролюбов, Шелгунов, Писарев) и ли-деры консервативных и националистических направлений (Катков, Аксаков).

Все эти структурные элементы публичной сферы — журнал, университет, кружок, локальные (земские) сообщества — показывают вовлеченность России в общеевропейский процесс формирования публичности, и, так же как в Запад-ной и Центральной Европе, литературная сфера под давлением правительст-вен-ных репрессий и в борьбе за свою самостоятельность все больше полити-зируется. В России этот процесс становится более радикальным из-за того, что образованная публика не может легально влиять на властные решения, не при-нимает участия в управлении государством. Ответом власти на требования интеллигенции была лишь репрессия. На манифестации и сходки студентов, выдвигавших свои требования сначала по внутриуниверситетским делам (не-до--вольство качеством преподавания, прошение об издании студенческих ру-ко-писных журналов и проч.), следовала стереотипная реакция: аресты, исклю-чения, отправка студентов в солдаты, ссылка.

В результате студенческие манифестации превращались в протестные митин-ги, в столкновения с полицией и приводили к общей радикализации студен-чества как одной из наиболее организованных интеллектуальных групп (здесь можно привести пример массовых студенческих протестов в столицах в 1861 го-ду, ставших прототипом всех студенческих волнений вплоть до , или попытку создания Вольного университета Николаем Костомаро-вым после временного закрытия Петербургского университета в 1862 году). В эти протесты вовлекались все более широкие круги образован-ной публики и городского населения. Это приводило к общей радикализации общества и его большей терпимости к революционному насилию. Выстрел студента Дмитрия Каракозова в Александра II в 1866 году еще вызвал шоковый эффект и ужаснул общество. Между тем выстрел Веры Засулич в петербург-ского градоначальника Федора Трепова в 1878 году и особенно неожиданное оправдание ее судом присяжных уже вызвали рукоплескания всего общества вплоть до некоторых представителей самой царской бюрократии. За этот период многие просвети-тельские народнические кружки, преимущественно изучавшие социалистиче-скую и революционную литературу, превратились в тайные организации революционного террора («Народная воля», 1879-1881 ; «Народная расправа», 1869). Радикализация интеллектуальных групп была также и следствием неудачи главного практического проекта интеллигенции 1860-70-х годов — «хождения в народ». Это было массовое движение образо-ван-ной разночинной молодежи с целью просвещения народа. Под просвеще-нием тут понималась не только ликвидация неграмотности населения или со-зда-ние народных школ, но и улучшение хозяйственного быта крестьян: орга-ни-зация сыроварен, ссудо-сберегательных касс, трудовых артелей и другие инициативы, заимствованные из западных книг по фермерскому хозяйству. Но в силу слабой организации дела, построенного на голом энтузиазме, а также отсутствия в крестьянской среде поддержки и понимания социалистических идеалов интеллигентской молодежи все это движение потерпело неудачу, лишь усилив публичные дис-куссии о «розни интеллигенции и народа». В 1874 го-д-у движение потерпело окончательное фиаско, когда его ведущие участники и организаторы были арестованы и отданы под суд.

Главная особенность формирования интеллигенции в России второй половины XIX века — это противоречие между непреодолимой маргинальностью ее поло-жения (метафора «отщепенства» становится одной из распространенных харак-теристик интеллигенции) и ее быстро растущим публичным влиянием на об-ще-ство через студенчество и образованные слои. Это противоречие не могло разрешиться в условиях старого режима. Однако оно оказало воздействие на становление интеллигенции как публичного политического игрока, который совмещал просветительскую и социальную функции с революционной и тер-рористической активностью.

Маятник репрессий и протеста раскачивался с увеличивающейся силой. Он не был остановлен и убийством царя Александра II 1 марта 1881 года, по-скольку последовавшая за этим актом террора реакция породила, в свою оче-редь, но-вую волну революционного протеста — «освободительное движе-ние», вылив-шееся в революцию 1905-1907 годов.

Публичная сфера, прежде сфокусированная на литературе и публицистике, превращалась в сеть политических партий и организаций с огромным опозда-нием лишь в ходе Первой русской революции. К этому моменту сменилось уже два поколения интеллигенции (народническое и марксистское). За это время интеллигенция обрела уверенность в том, что общественное благо может быть достигнуто лишь в форме утопического идеала революционного слома госу-дар-ственной власти.

Неспособность этих поколений интеллигенции разграничить «оружие кри-ти-ки» и «критику оружием» (по терминологии раннего Маркса), «слово» и «де-ло», литературное и политическое, столь резко осужденная авторами скан-дального сборника «Вехи» (1909), была, однако, не какой-то ошибкой мировоз-зрения или психологическим заблуждением. Причина — в положении интел-лигенции, которая была поставлена самодержавной властью в условия, когда слово, литературный текст, критическое высказывание приравнивались к по-ли-тическому действию и вызывали на себя полицейскую репрессию. «За неи-мением… действительных политических партий, то есть таких партий, кото-рые бы являлись реальными деятелями текущей действительности, у нас мнения, взгляды, даже слова и речи принимаются за дело, рассматриваются как исторические факты, возбуждая такую же вражду, озлобление, вызывая такой же переполох и оппозицию, как реальные события истории», — так описывал эту ситуацию публицист Леонид Оболенский еще в конце XIX века.

Февральская революция 1917 года положила конец противостоянию власти и ин-теллигенции, создав на короткое время возможность политического уча-стия образованных слоев во власти. Но большевистский режим, уста-но-вив-ший-ся после октября 1917-го, открыл следующую фазу этого противо-стояния, породив новое явление — теперь уже «советскую интеллигенцию».

ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ

А. П. Абрамовский, В. Ф. Мамонов

РЕВОЛЮЦИЯ И СУДЬБЫ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Интеллигенция - самый быстрорастущий социальный слой современного общества. Если верить статистике, у нас в стране сейчас примерно 35-37 млн интеллигентов и служащих. Их удельный вес в обществе довольно быстро увеличивается. Одно это делает чрезвычайно важной научную разработку проблем, связанных с историей российской интеллигенции. Есть и другая сторона вопроса: в любом государстве интеллигенция является самым образованным слоем, интеллектуальной элитой, влияние которой в политической и идейной жизни своей страны, своего народа неизмеримо выше удельного веса интеллигенции в обществе.

Особенно велика роль интеллигенции на переломных этапах развития государства. В эпоху крупнейших со!щальных катаклизмов, когда приходят в движение миллионные массы людей, именно интеллигенты формулируют политические программы и лозунги, обосновывают, разъясняют их людям. Они выступают как идеологи, политические вожди и организаторы, причем по обе стороны баррикад. Так было во Франции во время Великой французской революции, так было в США в эпоху войны за независимость и в период гражданской войны. Так было и в нашей русской революции. Н. А. Бердяев - один из самых глубоких русских мыслителей XX века - в своей итоговой книге «Истоки и смысл русского коммунизма» именно на интеллигенцию возлагает главную ответственность за русскую революцию с ее величием и ее непривлекательными чертами. Именно российская интеллигенция, по его мнению, подготовила российский вариант коммунизма, российскую коммунистическую революцию. «Вся история русской интеллигенции,- пишет Н. А. Бердяев,- подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции»". Даже несогласие части старой интеллигенции с большевизмом и коммунизмом, неприятие ею революции он объясняет временной потерей памяти от слишком сильного эмоционального потрясения.

Не будучи столь категоричны в своих суждениях на этот счет, мы тем не менее полагаем, что роль русской интеллигенции в подготовке и проведении революции действительно чрезвычайно велика. Между тем проблема «революция и судьбы российской интеллигенции» во многом еще не исследована. Правда, работ, раскрывающих те или иные стороны данной проблемы написано немало, и их число быстро увеличивается2. Но по

1 - "Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма.- М.: Наука, 1990.- С. 100-101.

"ВостриковН.И. Третьего не даноГ- М., 1988; Е р м а н Л. К. Интеллигенция в первой русской революции.- М., 1966; ЗахаркинаВ. Ф. Голос революционной России. Литература революционного подполья 70-х годов XIX в.- М., 1971; ИтенбергБ. С. Движение революционного народничества. Народнические кружки и хождение в народ в 70-х годах XIX в.- М., 1965; Л е й к и н а-С вирскаяВ. Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 гг.- М., 1981; Ушаков А. В. Революционное движение демократической интеллигенции в России. 1895- 1904.- М., 1966; Федюкин С. А. Партия и интеллигенция.-М., 1983 и др.

существу и до сегодняшнего дня многие вопросы остаются недостаточно исследованными. Авторы данной статьи, не претендуя на исчерпывающее раскрытие темы, попытаются проанализировать степень ее изученности, выделить те аспекты проблемы, которые, по нашему мнению, нуждаются в дальнейшей научной разработке, попытаются, наконец, наметить пути ее изучения.

Первая задача, которая встает перед любым ученым, в том числе историком,- определить предмет исследования, четко сформулировать, что он понимает под тем общественным явлением, той социальной группой, которую собирается изучать. Нельзя сказать, что эта задача сколько-нибудь удовлетворительно решена сегодня историками в том, что касается интеллигенции. Хотя сам термин «интеллигенция» зародился, как известно, в прошлом веке в России (с легкой руки П. Д. Боборыкина) и уже потом распространился по всем другим странам, но именно у нас до сих пор нет сколько-нибудь отчетливого представления о том, что такое дореволюционная интеллигенция, кого следует к ней относить, и какой численности, хотя бы примерно, интеллигенция была. Конечно, с формальной стороны все более или менее просто. Сейчас кажется общепринятым, что под интеллигенцией следует понимать общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным творческим трудом. Проблемы начинаются, как только историки пытаются дать сколько-нибудь детальную расшифровку этого понятия, применить его к анализу реальной жизни.

Идут споры, например, о том, следует ли под творческим трудом понимать труд низших служащих, а если труд у них все-таки творческий, то является ли он творческим преимущественно. И, в зависимости от отношения того или иного автора к данному вопросу, к категории интеллигенции относят или не \ относят сотни тысяч людей.

На споры по этому поводу накладывают сильнейший отпечаток политические симпатии или антипатии авторов. Например, целый ряд исследователей считает, что не следует включать в состав интеллигенции, скажем, чиновников, офицеров - на том основании, что те и другие в дореволюционное время выполняли функции не общественно-полезные, а наоборот, вредные. Что же касается довольно большого тогда слоя, который составляло духовенство, особенно православное, то подавляющее большинство специалистов не включает его в состав интеллигенции, тем более3. Видимо на том основании, что «религия - опиум для народа».

Думается, что такой подход серьезно грешит односторонностью, субъективизмом. Можно до бесконечности спорить на тему о том, насколько полезен или вреден был в царской России рядовой чиновник, рядовой офицер, рядовой священник. Однако, несомненно, что тогдашнее российское общество считало функции чиновника, офицера, священника - общественно необходимыми. Несомненно, что по своему образованию, положению в обществе, уровню жизни, наконец, эти категории людей практически мало чем отличались от таких категорий интеллигенции, как, например, учителя, врачи и т. д. Что же касается пользы или вреда представителей той или иной профессии, то его наДо решать исходя не столько из наших нынешних представлений, симпатий и антипатий, сколько из представлений людей того общества, которое мы анализируем.

Характерной особенностью многих работ, посвященных вопросу о роли интеллигенции в России, является абсолютизация многими авторами такого в общем-то важного критерия, как уровень образования. Нет сомнения, что

" З3наменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль-октябрь 1917 г.) _ д., 1988.- С. 7; Л е й к и н а-С вирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900- 1917 гг.- с. 34-35.

образовательный уровень должен учитываться при решении вопроса о том, кого следует, кого не следует относить к интеллигенции. Но, на наш взгляд, вряд ли целесообразно жестко привязывать этот критерий к вопросу о наличии или отсутствии диплома о высшем или среднем специальном образовании. В конце концов не в дипломе только дело. Необходимо также иметь в виду, что по понятиям XIX - нач. XX иь ич"тее оп, > , же и в России, да и в других странах мира считалось не только достаточным, но даже и довольно высоким образовательным уровнем. Окончание гимназии или другого среднего учебного заведения открывало возможности для работы в органах управления, народного образования, учреждениях культуры, научной деятельности и во многих других сферах труда, которые считаются достоянием интеллигенции. Фактически в большинстве своем люди, имевшие среднее образование, и занимались именно такой деятельностью.

Наконец, по нашему мнению, является вряд ли обоснованным исключение из состава интеллигенции дореволюционной России довольно значительного слоя низших служащих на том основании, что их труд не носил преимущественно творческого характера. Во-первых, где критерий того, что считать преимущественно творческим трудом? А, во-вторых, нельзя переносить наши нынешние представления, нашу нынешнюю социальную структуру на времена дореволюционные.

В общем же о том, насколько существенное значение имеет то или иное решение вопроса о том, что следует понимать под интеллигенцией, можно судить по тому, какой громадный разброс мнений получается при общих подсчетах численности российской интеллигенции до революции. Достаточно сказать, что одни ученые исчисляют ее в 500 тыс. человек, другие - доводят общую численность до 1,5 млн человек и даже больше4. По нашему мнению, более близки к истине те, кто берет максимальную цифру. Об этом свидетельствуют, хотя и косвенно, результаты всеобщей переписи населения 1897 года. Согласно им в России насчитывалось тогда 140 тыс. человек, имевших высшее образование или учившихся в вузах, 172,3 тыс. человек, окончивших средние специальные учебные заведения или учившихся в них и, наконец, 1073 тыс. человек со средним образованием5.

Получается в общей сложности около 1,4 млн человек. Но это в 1897 году. А ведь численность людей, имевших довольно высокий образовательный уровень в конце XIX - нач. XX вв. в России, росла очень быстро. Достаточно сказать, что еще к началу 60-х годов прошлого века в России насчитывалось не более 20 тыс. человек с высшим образованием. В общем же, по нашему мнению, численность интеллигенции накануне Октябрьской революции следует исчислять не менее чем в 1,5 млн человек.

Важнейшей составной частью проблемы «революция и судьбы российской интеллигенции» является вопрос о роли интеллигенции в освободительном движении прошлого - начала нынешнего веков. Казалось бы, что эта тема изучена довольно хорошо. Написано большое количество работ о роли дворянской интеллигенции в движении декабристов. Практически все исследователи, занимавшиеся проблемой освободительного движения второй половины XIX века вполне согласны с В. И. Лениным в том, что с начала 60-х до середины 90-х годов XIX в. интеллигенция несла на себе основную тяжесть борьбы с царским самодержавием. Не случайно, что за этим периодом прочно укрепилось название разночинского периода в освободительном движении. Это название более чем справедливо, учитывая, что в те

4Ерман Л. К. Ленин о роли интеллигенции в демократической и социалистической революциях, в строительстве социализма и коммунизма.- М., 1970.- с. 13; У р л а н и с Б. Ц. История одного поколения: Социально-демографический очерк.- М., 1968.- с. 57.

5Ф е д ю к и н С. А. Партия и интеллигенция.- М., 1983.- с. 10-11.

годы примерно 73 процента осужденных за государственные (т. е. политические) преступления были интеллигентами.

Преобладание интеллигенции в революционном движении этого периода показывают и имеющиеся в распоряжении историков данные относительно социального состава участников крупнейших революционных организаций 70-х - 80-х годов прошлого века. Судя по ним, интеллигенты составляли свыше половины участников народовольческих организаций. По нашему мнению, преобладание интеллигенции в составе революционных организаций этого периода было даже большим, чем принято считать. Дело в том, что второй по численности категорией участников этих организаций были дворяне. Они составляли примерно 36,1 процента среди народников6. Но кто такие эти дворяне? Несомненно, что многие из них были опять-таки интеллигентами. В Данном случае, как это часто бывает, историки просто смешивают понятия сословные и социально-классовые.

Очевидна также серьезная роль, которую играла интеллигенция в периоде освободительного движения, называющемся, и не без основания, пролетарским. В это время интеллигенция по удельному весу в революционных организациях стала уступать выходцам из рабочих и крестьян. Но даже и тогда ее значение в революционном движении было чрезвычайно велико. С одной стороны, в большинстве революционных партий и организаций, действовавших в России, интеллигенты составляли на разных этапах от 25 до почти 40 процентов. Но дело, разумеется, не только в этом. Интеллигенты были в подавляющем большинстве среди руководителей как большевиков, так и меньшевиков, в особенности же эсеров. Причем решительно на всех уровнях руководства, начиная от местных комитетов до ЦК и правлений партий. Не случайно, что среди социал-демократов, например, время от времени ставился вопрос о правомерности названия РСДРП рабочей партией, поскольку основной костяк ее руководящих кадров составляла именно интеллигенция.

Проблема участия интеллигенции в освободительном движении этого периода при всем том, думается, еще далека от завершения. Нужно сказать, что если социальный состав социал-демократической партии, особенно большевиков, выявлен историками относительно точно, то этого отнюдь нельзя сказать о социально-классовом составе других революционных организаций, особенно эсеровской партии. Крайне слабо разработан вопрос о численности, составе и деятельности вообще национальных революционных организаций в России, действовавших особенно активно в польских губерниях, на Украине, в Закавказье, отчасти в Средней Азии.

При том, что, на первый взгляд, вопрос о роли интеллигенции в освободительном движении изучен несколько лучше, нельзя не видеть, что здесь произошел известный перекос в разработке преимущественно одних аспектов проблемы, в ущерб другим. Фактически проблему «революция и интеллигенция» сводят к вопросу о роли интеллигенции в революционном движении. Этот подход укоренился уже очень давно и практически ею придерживаются исследователи самых разных направлений: от Милюкова П. до авторов краткого курса «Истории ВКП (б)». Тот же Н. А. Бердяев рассматривает ее именно под таким углом зрения. Между тем, более чем правомерна постановка вопроса: какая часть интеллигенции вообще участвовала в революционном движении, или хотя бы поддерживала его?

Вопрос непростой. Не говоря уже о том, что до сих пор не ясна численность российской интеллигенции и даже методика определения этой численности. Еще более запутан вопрос о степени участия интеллигентов

"Троицкий Н. А. Царизм под судом прогрессивной общественности. 1866-1895 гг.,- М., 1979,- с. 283.

в большинстве революционных и либеральных организаций, особенно о том, какая часть интеллигенции, не входя формально в революционные организации, поддерживала их. Более или менее надежные на сей счет сведения имеются лишь по некоторым годам. Судя по ним, даже в условиях революции 1905-1907 гг в различных политических партиях, возникших тогда"в России,участвовало не более 4-4,5 процента интеллигентов. После же поражения первой русской революции, когда наблюдался отход значительной массы интеллигентов от политической деятельности, этот процент уменьшился до двух. Но в данном случае речь идет об участии решительно во всех политических партиях - от монархистов до анархистов. Конечно, политизация интеллигенции при всем том даже в условиях реакции была выше, чем других классов и социальных групп российского общества. Но и с учетом этого нельзя не признать: большинство российск(?й интеллигенции не настолько интересовалось политикой, чтобы вступать в политические партии. А из тех, кто вступал - немалая часть состояла не в революционных, а в либеральных, консервативных и даже откровенно реакционных. Между тем, у нас практически до сих пор нет сколько-нибудь серьезных исследований проблемы участия российской интеллигенции в таких, например, организациях, как «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», в партиях октябристов, мирнообновленцев. Даже партия кадетов, которая, как известно, пользовалась среди интеллигенции особенно широкой поддержкой, с этой точки зрения практически не изучалась. Думается, что лишь на основе самого серьезного и детального анализа всего спектра политических организаций, существовавших в России в начале XX века, можно делать обоснованные выводы о степени влияния на интеллигенцию революционных идей, и о степени участия интеллигенции в освободительном движении.

Крупнейшим вопросом, который нуждается, по нашему мнению, в серьезном переосмыслении является вопрос о политических настроениях и действиях российской интеллигенции в 1917 году. Надо сказать, что вообще эта проблема, связанная с эволюцией позиций российской интеллигенции от февраля к октябрю 1917 года исследована недостаточно. Вышедшая в свет сравнительно недавно монография О. Н. Знаменского «Интеллигенция накануне Великого Октября»7 пока практически единственная работа в своем роде. Ее автор, конечно, не мог дать исчерпывающие разъяснения важнейших аспектов проблемы участия интеллигенции, особенно петроградской и московской в Февральской буржуазно-демократической революции. Он скорее намечает основные вопросы, подлежащие серьезному исследованию, чем дает на них ответы. Здесь, видимо, необходимы коллективные усилия специалистов различных отраслей исторической науки.

В этом плане, на наш взгляд, особого внимания заслуживают такие вопросы, как изменения в составе и численности российской интеллигенции вообще, военной, в частности, в условиях первой мировой войны. Необходимо детально проанализировать, как война воздействовала на положение, социальный статус различных категорий российской интеллигенции. Заслуживает особого внимания исследователей вопрос о роли интеллигенции в формировании того широчайшего блока революционных, демократических и либеральных сил, который победил в феврале 1917 года. Другая интересная тема, которая до сих пор практически не поднималась исследователями - роль интеллигенции в становлении демократических правовых норм, сложившихся в России в период от февраля к октябрю. В это время Россия была, как известно, самой демократической страной из числа воевавших государств. Декретами Временного правительства и явочным порядком были

"Знаменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября.- М., 1988.

установлены свобода слова, печати, создания политических и вообще массовых организаций.

Разумеется, что было бы неправильно слишком уж идеализировать возникшие после Февральской революции демократические свободы. Во-первых, потому, что они были все-таки весьма относительны и не касались значительной части организаций и партий. Например, практически все правомонархические союзы были распущены на основе решений Временного правительства или по собственной инициативе почти сразу же после победы Февральской революции. Партия октябристов - самая влиятельная партия в IV Государственной думе и в первом составе Временного правительства- практически также сошла с политической арены уже летом 1917 года. Созданная на ее основе либеральная республиканская партия вскоре фактически развалилась. Так что на выборах в Учредительное собрание осенью 1917 года бывшие октябристы передали свои голоса кадетам. Конечно, здесь дело было не только в прямых запретах или ограничениях, но и в общей обстановке, сложившейся тогда в стране. Однако и прямых запретов на политическую деятельность как правых, так и левых организаций, оппозиционных Временному правительству, было более чем достаточно. Взять хотя бы репрессии, обрушившиеся на большевиков после известных июльских событий. Во-вторых, быть может еще более серьезная причина, заставляющая проявлять известный скептицизм в отношении установившихся после февраля 1917 года в России политических порядков - та, что в конечном счете на их основе не удалось организовать сколько-нибудь удовлетворительное функционирование государственного механизма, решение самых неотложных общественных проблем, стоявших перед страной. Россия по существу утонула тогда в волне митинговщины, говорильни, межпартийной грызни. В конечном счете, это стало одной из серьезных причин, приблизивших Октябрьскую революцию. Достижения, недостатки и пороки, сложившейся тогда в России политической системы неразрывно связаны с деятельностью российской интеллигенции, которая доминировала в руководящих органах практически всех входивших во Временное правительство, да и находившихся в оппозиции ему партий.

Крайне важно также проанализировать политические настроения российской военной интеллигенции, прежде всего офицерства. Дело в том, что во время войны, когда российская армия стала по-настоящему массовой и несла громадные потери в командных кадрах, состав офицерства обновился настолько, что на полк приходилось, как правило, не более 4-5 кадровых офицеров. Остальные - призванные из запаса прапорщики военного времени, а также люди, окончившие ускоренный курс обучения в юнкерских училищах, различных курсах или произведенные в офицерское звание за боевые заслуги. Подавляющее большинство из них были интеллигенты, поскольку для производства в офицерский чин все-таки необходим был известный образовательный уровень. Поэтому и получилось, что реально офицерский состав русской армии в 1917 году, вопреки довольно прочно сложившимся стереотипным представлениям о своей сплошной реакционности, представлял собой по сути дела в подавляющем большинстве самые различные слои интеллигенции. По своим политическим взглядам он был крайне неоднороден, как неоднородна была и вообще вся российская интеллигенция. При всем том чрезвычайно важно, на наш взгляд, учесть два момента, характеризующих политическое лицо офицерства. Во-первых, то, что оно в основной своей массе поддержало февральскую революцию и никаких сколько-нибудь серьезных попыток противодействия переменам в стране. Во-вторых, для него характерно практически столь же единодушное осуждение корниловского мятежа, как явной авантюры, идущей вразрез с устремлениями народа, и чрезвычайно опасной для офицерского корпуса. Не случайно, что Л. Г. Корнилову не удалось создать сколько-нибудь серьез-

ного движения в свою поддержку в офицерской среде. Два этих обстоятельства настолько важны, что по нашему мнению, должны перевешивать при оценке позиции российского офицерства в 1917 году многочисленные, правда, большей частью эмоциональные рассуждения на тему о контрреволюционных устремлениях офицеров и имевшейся будто бы пропасти между ними и основной солдатской массой. Действительно, о какой пропасти можно говорить, если уже и после победы Октябрьской революции сплошь и рядом выборными командирами рот, батальонов, полков, не говоря уже о более высоком уровне, избирались той же солдатской массой преимущественно офицеры.

Конечно, нельзя не видеть серьезных различий в подходе к судьбам российской армии у наиболее революционных партий, в том числе у большевиков и у офицерского корпуса. Такие различия были просто-напросто неизбежны в условиях, когда большевики добивались заключения мира без аннексий и контрибуций, причем немедленно, а большинство офицеров уже в силу своего служебного положения были оборонцами; когда большевики организовывали братания на фронте, а подавляющее большинство офицеров вынуждено было призывать солдат (приказывать уже зачастую не могли) вести против немецкой армии" боевые действия «во имя защиты Родины и революции». К этому надо добавить, что меры по демократизации армии, в частности, знаменитый приказ № 1, принятый петроградским Советом, тогда еще отнюдь не большевистским, сильно ударили по престижу именно офицерского корпуса, порождали в практической жизни армии массу конфликтов и болезненных коллизий. Здесь также открывалось широкое поле для взаимного недовольства между основной массой офицерства и левыми партиями. Но во всяком случае у нас нет сегодня сколько-нибудь серьезных оснований говорить о реакционной роли офицерства в период от февраля к октябрю 1917 года.

Кардинальное значение с точки зрения исследования проблемы «революция и судьбы российской интеллигенции» имеет исследование вопроса об отношении интеллигенции к Октябрьскому вооруженному восстанию и установлению Советской власти в стране. Давно и практически всеми, кто изучал эту тему, признано, что это отношение было неоднозначно. Разные категории, слои, профессиональные группы интеллигенции различно отнеслись к социалистической революции: одни активно ее поддержали, другие выступили против, третьи, исходя из довольно распространенных идей о политическом нейтрализме специалистов, отнеслись к революции в общем-то довольно нейтрально, по крайней мере на первых порах. Но признание этого обстоятельства отнюдь не означает решения проблемы. Важно попытаться проанализировать реальное соотношение среди интеллигенции в 1917 году этих трех категорий.

Решить данный вопрос пытались многие авторы самых различных политических оттенков. И вот что любопытно: в первые месяцы и годы после Октябрьской революции было практически общепризнано, что основная масса российской интеллигенции враждебно или, в лучшем случае, нейтрально отнеслась к Октябрьской революции. Об этом не раз писали и Милюков, и Савинков, и Чернов с Мартовым, и большевики, в том числе такие видные, как Ленин, Бухарин, Троцкий. «Надо сказать, что главная масса интеллигенции старой России оказывается прямым противником Советской власти»,- отмечал В. И. Ленин в июне 1918 года на съезде учителей-интернационалистов8. Но по мере того, как все более укреплялась Советская власть, большее распространение получают иные взгляды, явно клонящиеся к тому, чтобы преуменьшить или совсем затушевать это обстоятельство. Видимо многие авторы делали это из благих побуждений. Казалось, что

"Ленин В. И. Поли. собр. соч.- Т. 36.- с. 420.

подправляя задним числом позицию и политические взгляды российской интеллигенции можно способствовать повышению ее престижа в Советском государстве, улучшению взаимоотношений между рабочими и крестьянами с одной стороны, и интеллигенцией с другой.

Но «благими намерениями дорога в ад вымощена». В тысячный раз подтвердилась в данном случае та элементарная истина, что какими бы намерениями ни руководствовались авторы даже самой розовенькой лжи, в конечном счете приносят делу не столько пользы, сколько вреда! Основываясь на ошибочном посыле о том, что будто бы значительная масса интеллигентов поддержала Октябрьскую революцию, фактически оказывается невозможно сколько-нибудь удовлетворительно объяснить события конца 1917 - начала 1918 гг., в особенности же эволюцию "интеллигенции в период гражданской войны.

По нашему мнению, не следует ни в коем случае преувеличивать численность и реальное влияние среди интеллигенции той ее части, которая поддержала Октябрьскую революцию. В конечном счете она составляла меньшинство и меньшинство, если брать чисто количественные характеристики, сравнительно небольшое. К октябрю 1917 г. в РСДРП (б) состояло около 30-35 тыс. интеллигентов (примерно десятая часть ее состава). Конечно, по сравнению с февралем 1917 г., когда в большевистской партии было примерно 6 тыс. интеллигентов, рост получался весьма заметный. Но он был гораздо меньше, чем численный рост РСДРП (б) в целом, почему от февраля до октября 1917 г. удельный вес интеллигентов в большевистской партии понизился с 26 до 10 процентов9.

У нас в распоряжении нет сколько-нибудь точных сведений об удельном весе интеллигенции среди левых эсеров, а также других (правда сравнительно мелких) партий и групп, поддержавших Октябрьскую революцию. Но во всяком случае даже самые максимальные подсчеты показывают, что в общей сложности их было не больше, чем у большевиков. Несомненно также, что Октябрьскую революцию поддержала определенная часть и беспартийной интеллигенции, но это серьезно дело не меняет.

С другой стороны, имеются вполне объективные данные, говорящие о размахе в городах антибольшевистского саботажа среди чиновничества, инженерно-технических кадров, отчасти даже среди учителей. Это не говоря уже о том, что негативную позицию по отношению к Октябрьской революции заняло большинство офицеров в армии, а также почти поголовно все духовенство. Рассуждать в таких условиях о том, что основная масса интеллигенции поддержала или нейтрально отнеслась к установлению Советской власти, просто не приходится.

Практически перед Советской властью с первых же дней своего существования в числе самых важных и неотложных проблем встали проблемы подавления саботажа ее мероприятий со стороны значительной части интеллигенции и привлечения если не на сторону, то по крайней мере к сотрудничеству с Советской властью старых специалистов. В этой связи необходимо затронуть проблему об отношении большевиков, советского правительства к интеллигенции вообще, в первые месяцы после победы революции, в частности. По этому поводу написано довольно много. Но в работах ощутимо прослеживаются две основных тенденции. Сторонники первой склонны в излишне розовых тонах изображать отношения интеллигенции с Советской властью, с большевиками. Сторонники другой (она по существу доминирует сейчас, если не в научной литературе, то по крайней мере в популярной и особенно в публицистике) исходят из того, что большевики были чуть ли не с самого начала ярыми и последовательными

"Федюкин С.А. Партия и интеллигенция.- с. 39, 48.

врагами российской интеллигенции. Собственно под этим углом зрения и рассматриваются меры по подавлению саботажа интеллигенции в первые месяцы Советской власти и в целом вся советская политика.

По нашему мнению, необходимо, не впадая в крайности, попытаться проанализировать: во-первых, теоретические воззрения большевистской партии, как партии, пришедшей к власти в октябре 1917 года; и, во-вторых, основные моменты политики Советского государства в отношении к буржуазной интеллигенции, по возможности не отрывая конкретные меры, осуществлявшиеся правительством от той реальной обстановки, которая была в России в конце 1917 - начале 1918 гг.

В этой связи нужно прежде всего подчеркнуть, что ни о каких будто бы антиинтеллигентских настроениях в руководстве большевистской партией говорить всерьез не приходится. Да, конечно, РСДРП (б) с момента своего зарождения ориентировалась прежде всего на рабочий класс, даже тогда, когда рабочие не составляли в самой партии и половины ее членов. Но столь же несомненно и то, что большевики, социал-демократы вообще, придавали чрезвычайно большое значение привлечению на службу пролетарскому государству интеллигенции. В. И. Ленин уже в первые после победы революции месяцы указывал, что «для решения практических задач социализма, когда на очередь поставлена организационная сторона его, мы необходимо должны привлечь к содействию Советской власти большое число представителей буржуазной интеллигенции, в особенности из числа тех, кто был занят практической работой организации крупнейшего производства»10.

Что-что, а нигилистическое отношение к старой культуре лидерам большевиков было отнюдь не свойственно. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что для построения нового общества необходимо взять всю культуру, которую капитализм оставил, всю науку, технику, все знания, искусство. «А эта наука, техника, искусство - в руках специалистов и в их головах»". Поэтому, если в первые же дни и недели Советской власти между ней и значительной частью интеллигенции возникли чрезвычайно острые противоречия, борьба, то это отнюдь не связано с недопониманием, по крайней мере руководителями правительства, роли интеллигенции в обществе.

Причины иные, более сложные. Они связаны прежде всего с тем, что значительная масса интеллигенции, может быть даже основная масса ее, видела, и не без оснований, в социалистической революции реальную угрозу для некоторых весьма существенных преимуществ, которые у нее имелись. Например, подавляющее большинство инженерно-технической интеллигенции резко негативно отнеслась к введению рабочего контроля за производством и распределением продуктов. Контроль ведь реально был не только за действиями владельцев предприятий, но прежде всего за инженерами, техниками, служащими. Не случайно, что именно в этой сфере саботаж был особенно силен. На Урале, например, в декабре 1917 года областной съезд профсоюза инженеров и техников почти единогласно принял постановление, объявлявшее рабочий контроль затеей тех, кто «стремится к гибели страны». Для противодействия введению на предприятиях рабочего контроля во многих горных округах инженерам, техникам и конторским служащим не только полностью выдавалось жалованье на все время, которое они бастовали, но также и единовременные пособия на случай каких-либо репрессий со стороны рабочих организаций или органов Советской власти. В Кыштымском горном округе, например, было принято решение о страховании верных заводской администрации лиц на случай смерти или получения инвалидности от «возможных эксцессов с рабочими».

""Ленин В. И. Полн. собр. соч.-Т. 36. с. 188.

"Ленин В. И. Полн. собр. соч.-Т. 38,-с. 58.

Определялся и размер страхового пособия: на случай смерти - пятикратный годовой оклад жалованья для семьи, а при возможном получении инвалидности - в полтора раза больше»12.

Колоссальную опасность для новой власти представлял саботаж служащих государственного и частных банков, почты и телеграфа, особенно же продовольственных органов. Достаточно сказать, что 18 ноября 1917 года Всероссийский продовольственный съезд, на котором доминировали чиновники и служащие, постановил полностью прекратить доставку продуктов питания в важнейшие центры страны, в частности, в Петроград, а заготовленный уже хлеб передать в распоряжение Учредительного собрания, когда оно собирается1J. Реально это означало оставить без продовольствия, по крайней мере на несколько недель - ведь не могло же Учредительное собрание быть моментально избрано и сразу же начать работу. Временное правительство, например, с марта по конец октября все собиралось созвать это собрание, но так и не собрало. В сущности решение чиновников продовольственных органов означало попытку обречь на голодную смерть громадные массы людей. В такой обстановке трудно было ожидать, что Советское правительство ограничится лишь увещеваниями по отношению к саботажникам.

Меры по подавлению саботажа были приняты экстренные и достаточно жесткие: бастовавших чиновников обязывали под угрозой увольнения без права на пенсию вернуться на работу, в случае продолжения забастовки руководителей ее, как правило, арестовывали. Правда, обычно сразу же после того, как забастовка прекращалась, их выпускали на свободу и даже возвращали на работу. Так поступили, например, даже с организаторами забастовки в продовольственных opianax. Бытующие достаточно широко легенды о массовых расстрелах бастовавших в конце 1917 - начале 1918 гг. чиновников не подтверждаются конкретными фактами. К тому же смертная казнь в Советской России тогда была отменена вообще. Иное дело, что в условиях, когда центральная власть, и в особенности местные органы, лишь только начинали реально устанавливать свое влияние в стране, открывалась возможность для великого множества самочинных эксцессов. Реально было немало случаев, когда озлобленные толпы изголодавшихся людей понр. >.i\ избивали, а п. рои даже убивали саботажников, отказывавшихся вовремя выдавать заработную плату, срывавших продовольственные поставки и т. п. Конечно, и меры правительства по подавлению саботажников и тем более самочинные расправы над чиновниками, которые при желании несложно было поставить в вину Советской власти, отнюдь не способствовали улучшению отношений между этой властью и интеллигенцией.

Саботаж к весне 1918 года был в основном подавлен. Но руководители новой власти прекрасно понимали, что с помощью одних лишь принудительных мер нельзя заставить работать, тем более работать хорошо. «Заставить работать из-под палки целый слой нельзя»,- писал В. И. Ленин14. Поэтому фактически уже с первых дней после победы революции Советская власть стремится привлечь к сотрудничеству с ней различные категории интеллигенции с помощью мер убеждения, материальной и моральной заинтересованности. В 1917-1918 гг., несмотря на острую нехватку продовольственных и других товаров широкого потребления, государство изыскивало возможность с помощью установления соответствующих тарифных ставок (инженер получал нередко больше, чем нарком), натурального премирования, разовых постановлений об улучшении условий труда и быта различных

1 ""ГАЧО. Ф. 1279. On. 1. Д. 149. Л. 19

"■■Гол инков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР.- М., 1980. Кн. 1.- с. 75-76.

"Ленин В. И. Поли. собр. соч.-Т. 38.-с. 167.

категорий интеллигенции и служащих, создать для них приемлемые условия для работы. Эта линия была закреплена в принятой VIII съездом РКП (б) весной 1919 года Программе большевистской партии, в многочисленных постановлениях и декретах центральных и местных органов15.

Даже в самые трудные и голодные месяцы войны уравниловки в оплате труда рабочих и особенно служащих, а также творческой интеллигенции не было. Г. Уэллс пишет, например, в своей книге «Россия во мгле», что в голодающем Петрограде практически единственной семьей, которая не нуждалась, была семья Ф. И. Шаляпина. Он с удивлением отмечал, что для того, чтобы выступления Шаляпина были регулярны, большевистская власть шла на выдачу ему и огромных по тем временам сумм денег, и, что особенно важно, продуктов. Государство стремилось обеспечить нормальные условия по понятиям военного времени, условия для работы и другим выдающимся деятелям искусства, литературы, науки, из которых немалое число, по крайней мере на первых порах, было настроено враждебно по отношению к Советской власти.

Но, конечно, не хлебом единым жив человек. И было бы наивно думать, что основную массу интеллигенции можно было привлечь на сторону Советской власти с помощью только одних продовольственных пайков, пусть даже самых значительных. Не менее важно было то, что по инициативе правительства, высших партийных инстанций была развернута рабоуа по налаживанию отношений делового сотрудничества между рабочими организациями и интеллигентами, пошедшими на службу Советской власти. После острейшей дискуссии о целесообразности и возможности использования буржуазных специалистов в Красной Армии VIII съезд РКП (б) высказался за широкое привлечение их в ряды Красной Армии16. На IX съезде РКП (б) вопрос этот был поставлен преимущественно в связи с проблемой хозяйственного строительства. В принятой съездом по докладу Л. Д. Троцкого резолюции «Об очередных задачах хозяйственного строительства» подчеркивалась необходимость всем членам партии вести непримиримую борьбу с невежественным самомнением, считающим будто рабочий класс может разрешить свои задачи без использования на самых ответственных постах специалистов буржуазной школы. «Тем демагогическим элементам, которые играют на такого рода предрассудках отсталой части рабочих,- подчеркивалось в резолюции съезда,- не может быть места в рядах партии научного социализма»17. Это была не просто декларация. Анализ документов партийных органов периода гражданской войны свидетельствует, что ячейки РКП (б) боролись против неправильного отношениям специалистам. Когда в апреле 1920 года один из тульских коммунистов допустил некорректное отношение к техническому персоналу оружейных заводов, то бюро ячеек РКП (б) предприятия объявило ему выговор, причем о принятом решении оповестили сразу же все партячейки тульских оружейных заводов18.

Для разъяснения политики Советской власти в отношении интеллигенции в Москве организовывали доклады, митинги, дискуссии по вопросам «Интеллигенция и революция», «РКП (б) и трудовая интеллигенция»19. В Твери был проведен митинг по вопросу о роли интеллигенции в революции, который, судя по имеющимся данным, прошел удачно и отразил

|5КПСС в резолюциях... - Т. 2 - с. 86, 244, 249, 251; Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам.- М., 1967.- Т. 1.- с. 178-180; Декреты Советской власти.- Т. 2.- с. 490; ЦГАМО. Ф. 680. Оп. 2. Д. 4. Л. 28-29; Ф. 2076. Оп. 1. Д. 87. Л. 7; ГАНО. Ф. 127. Оп. 3. Д. 17. Л. 77 и др.

""Восьмой съезд РКП (б). Протоколы,- М„ 1959,- с. 418-419, 421.

"КПСС в резолюциях...-Т. 2,-с. 249.

18ПАТО. Ф. 976. Оп. 1. Д. 1. Л. 8. |9МПА. Ф. 80. Оп. 1. Д. 23. Л. 61.

определенный перелом в настроении рабочих по отношению к специалистам20. В Казанской губернии организовывались лекции на тему «Революционное движение в России и роль интеллигенции в прошлом и в данный момент»21.

Конечно, ни в коей мере не следует упрощать вопрос о взаимоотношении Советской власти, партийных органов с одной стороны и интеллигенции с другой. Было немало примеров, особенно в условиях гражданской войны на освобождавшихся от белогвардейцев и интервентов территориях, когда партийные, советские администраторы практически огульно зачисляли во врагов тех, кто занимал какие-либо руководящие должности на предприятиях при белогвардейцах. В Перми, например, в бытность у руководства губко-мом Г. И. Мясникова инженеров и техников Мотовилихинского и ряда других заводов, вернувшихся из Сибири, под тем предлогом, что они в свое время отступили вместе с колчаковцами, отправили в виде наказания на заготовку дров, в то время как на предприятиях губернии ощущалась острейшая нехватка квалифицированных специалистов. По инициативе Мясникова в Мотовилихе были произведены многочисленные аресты специалистов, причем некоторых из них, без достаточного доказательства их контрреволюционной деятельности, расстреляли22. В Екатеринбургской губернии на почве недоверия к специалистам, работавшим на руководящих постах при колчаковцах, были факты убийства их рабочими23. Подобные факты свидетельствовали о том, какой это был больной вопрос: взаимоотношение рабочих и интеллигенции на освобожденных территориях. Поэтому борьба с проявлениями анархо-синдикалистских и, по сути дела, махаевских взглядов на роль интеллигенции оставалась одним из важнейших направлений в работе и парторганизаций, и советских, особенно же профсоюзных и хозяйственных органов.

Как это ни парадоксально, в сближении интеллигенции с Советской властью определенную роль сыграла гражданская воина, во время которой перед каждым человеком остро встал вопрос о том, на чьей стороне он - революции или контрреволюции. С точки зрения изменения политических настроений российской интеллигенции в это время были особенно важны два момента. Во-первых, то, что в конечном счете все контрреволюционные правительства, возникавшие первоначально под самыми демократическими лозунгами, довольно скоро выродились в режимы военной диктатуры. Во-вторых, что имело особенно важное значение для людей, настроенных патриотически,- за белогвардейцами шли обычно иностранные интервенты, самым нахальным и наглым образом грабившие Россию, третировавшие русских вообще. Изданные недавно дневники А. А. Будберга - управляющего военным министерством в правительстве Колчака - яркое свидетельство того недовольства, которое вызывало поведение интервентов даже у высших военных чинов белой армии24.

Интеллигенция, в том числе военная, довольно быстро убеждалась, что именно Советская власть отстаивает независимость страны. В конечном счете, именно это определило позицию большого числа интеллигентов, в том числе из офицеров старой армии. В интереснейшей книге А. Г. Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917-1920 гг.» сделаны следующие любопытные подсчеты: из примерно 250 тыс. генералов

20ЦПА ИМЛ. Ф. 17. Оп. 4. Д. 22. Л. 141.

■"ПАТатО. Ф. 868. Оп. 1. Д. 14. Л. 57.

""ГАСО. Ф. 95. Оп. 1. Д. 184. Л. 29- 30; ПАСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 8. Л. 12-13; ПАПО. Ф. 557. Оп. 2. Д. 65. Л. 88-94.

"ПАСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 8. Л. 12-13; Д. 86. Л. 59.

24См.: Гуль Р. Ледяной поход; Деникин А. И. Исход и смерть генерала Корнилова; Барон Будберг А. Дневник.- М., 1990,- с. 172-318.

и офицеров старой русской армии, имевшихся на октябрь 1917 года примерно 30 процентов воевали за Советскую власть, около 40 процентов участвовали в белогвардейских армиях, примерно 30 процентов не воевали ни на той, ни на другой стороне. Интересны подсчеты А. Г. Кавтарадзе и в другом отношении: он отмечает на основе анализа большого количества источников, что подавляющее большинство офицеров белых армий были людьми по существу не имевшими сколько-нибудь серьезной движимой или недвижимой собственности, т. е. были не помещиками и капиталистами (как это традиционно принято считать), а по существу обычными русскими интеллигентами, частью из кадровых военных, частью же из числа прапорщиков военного времени. Автор отмечает - по мере того, как продолжалась интервенция и гражданская война, соотношение офицеров в Красной и белых армиях постепенно менялось в пользу первых. С началом же войны с Польшей значительная масса бывших офицеров белых армий изъявила желание воевать за Советскую власть. Свыше 14 тысячам из них была реально предоставлена такая возможность25.

На настроения интеллигенции серьезно повлияли также масштабы и направленность той преобразовательной работы, которая была начата в Советской России в первые после победы Октябрьской революции годы. Известно, например, какое большое значение для привлечения к работе громадной массы учителей, преподавателей высших учебных заведений имела политика Советского государства в области развития народного образования, позволившая даже в условиях войны организовать в громадных масштабах работу по ликвидации неграмотности, расширению обучения детей из семей рабочих и крестьян. Для научно-технической интеллигенции подобным делом был план ГОЭЛРО, соединявший в себе исключительную смелость замыслов и весьма трезвый научный расчет. Специалист, интеллигент не может быть равнодушным, когда ему предоставляют действительно колоссальные возможности профессионального роста. Что же касается неверия основной массы старой интеллигенции в социализм и коммунизм - так ведь от них, по крайней мере в первые годы Советской власти, этого и не требовалось. Базой, на которой реально наметилось в 1917-1920 гг. сотрудничество основной массы интеллигентов с Советской властью были вещи простые и понятные: надо не допустить развала страны, растаскивания ее иностранными интервентами, нужно не допустить вымирания народа с голоду, нужно попытаться преодолеть разруху, учителям нужно учить детей, врачам - лечить больных, инженерам - восстанавливать из руин заводы и фабрики. Все другие вопросы отходили тогда на второй план.

У старой российской интеллигенции большая, сложная и во многом трагическая судьба. Исходя из идеи служения своему народу, прежде всего угнетенным и трудящимся массам, российская интеллигенция, по крайней мере в лице тех, кто считался ее лучшими представителями, много сделала для приближения и победы революции. Она мечтала о революции, как о празднике. Революция, разразившаяся в России, оказалась во многом не такой, как мечталось в относительно спокойные времена в застольных беседах, столь любимых российскими интеллигентами. Стряхнувший с себя ярмо, страдавший и угнетенный сотни лет народ мало напоминал умилительно добродушного в своей незлобивой и всепрощающей натуре толстовского Платона Каратаева. Действительность в 1917-1920 гг. мало напоминала те идиллические сценки, которые грезились в дореволюционные времена, как и вообще реальная жизнь мало напоминает идиллию. Гроза пронеслась над Россией. Годы понадобились, чтобы вернуть жизнь

25Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917- 1920 гг.-М., 1988,-с. 174, 176-177, 227-230.

миллионов людей в обычную, нормальную колею, найти классам, социальным слоям и просто отдельным людям свое место в кардинально изменившемся мире.

А. В. Бакунин

НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ РАЗВИТИЯ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ В ПЕРИОД ФОРМИРОВАНИЯ СОВЕТСКОЙ ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ (НА МАТЕРИАЛАХ УРАЛА)

Еще не так давно ученые-обществоведы, используя сталинскую интерпретацию ленинского подхода к формированию социалистического способа производства утверждали, что новые производственные отношения, основанные на общественной собственности на орудия и средства производства, начинают складываться только после победы социалистической революции, что капитализм в лучшем случае может подготовить материально-технические предпосылки социализма путем развития производительных сил. При этом они ссылались на известное положение Ленина в работе «Очередные задачи Советской власти»,- что «главной задачей пролетариата и руководимого им беднейшего крестьянства во всякой социалистической революции... является положительная или созидательная работа налажения чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей»1. Но, во-первых, здесь ничего не говорится о том, что новые отношения не зарождаются до революции, а, во-вторых, авторы не учитывают развитие взглядов Ленина на эту проблему после 1918 г., когда было написано данное произведение.

На самом деле Ленин в данном вопросе шел за Марксом и в начале 20-х годов сделал вывод о новом соотношении в развитии капитализма и социализма. Он считал, что созревание социализма, как и всех других формаций, начинается и происходит естественно-историческим путем - уже внутри капитализма. В «Экономических рукописях 1857-1859 годов» Маркс писал о формировании именно в недрах буржуазного общества таких «производственных отношений» и «отношений общения», которые могут взорвать этот строй. «Если бы в этом обществе, как оно есть,- отмечал он,- не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходимые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы донкихотством»2. В работе «Государство и революция» Ленин, отмечая этот диалектический подход Маркса к эволюции капитализма, пишет: «У Маркса нет и капельки утопизма в том смысле, чтобы он сочинил, сфантазировал «новое» общество. Нет, он изучает, как естественно-исторический процесс, рождение нового общества из старого, переходные формы от второго к первому»3. В последние годы своей жизни Ленин, диалектически подходя к практике мирового развития и социалистического строительства в СССР, пересматривал свою точку зрения на социализм. Он признает и в работе «Лучше меньше, да лучше» пишет, что движение капиталистических стран к социализму пойдет «не так, как мы ожидали»4. Ленин говорит о «вызревании» социализма внутри капитализма5. Отсюда следует, что сталинская интерпретация о невозможно-

"Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 36. с. 171.

2К. Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 46. Ч. 1. с. 103.

"Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. с. 48.

Трудно, противоречиво и болезненно принимала основная часть российской интеллигенции Октябрьскую революцию. Некоторые из них встретили ее отрицательно, рассматривали как разрушительную силу, несущую гибель России и ее культуре, другие - всесторонне поддерживали.

В исторической литературе принято выделять три группы в составе российской интеллигенции в зависимости от отношения к советской власти:

• 1) полностью поддержавшие Октябрьскую революцию;
• 2) колеблющиеся;
• 3) не принявшие революцию.

Пользуясь этой схемой, необходимо иметь в виду, что она подвижна и условна. Политические настроения интеллигенции зависели как от политической ситуации, так и от обстоятельств частной жизни, которые в те бурные месяцы и годы менялись чрезвычайно быстро. Интеллигенция никогда не была однородна, ее представители входили во все политические партии, принадлежали к разным идейным течениям. Октябрьская революция и гражданская война углубили идейно-политические разногласия интеллигенции.

Ряд представителей интеллигенции приветствовали установление советской власти, некоторые принимали непосредственное участие в революционных событиях. Сюда можно отнести тех, кто еще до революции связал свою судьбу с революционным движением и большевистской партией. Само появление большевизма как идейного течения было связано с исканиями леворадикальной части российской интеллигенции. К концу 1917 года в большевистской партии насчитывалось около 10% интеллигентов. Помимо профессиональных революционеров по разным причинам советскую власть поддержали К. Тимирязев, В. Маяковский, А. Блок, В. Брюсов, Е. Вахтангов, В. Мейерхольд, А. Таиров.

Часть интеллигенции открыто осудила Октябрьскую революцию. На собраниях Московского университета, ученых Петрограда, Дома литераторов, Дома искусств и других многочисленных организаций интеллигенции принимались коллективные постановления против узурпации власти большевиками. Даже те представители интеллигенции, которые были известны своими демократическими взглядами, такие как В. Короленко, М. Горький, И. Бунин, увидев воочию "беспощадный русский бунт", не приняли новую власть.

Соотношение политических группировок интеллигенции не было постоянным. Многие интеллигенты, враждебно принявшие Октябрьскую революцию, уже весной 1918 года соглашались на профессиональное сотрудничество с Советской властью.

Но наиболее многочисленной оказалась группа интеллигенции, занявшая позицию невмешательства в политику. Это объяснялось следующими обстоятельствами, с одной стороны, большая часть интеллигенции в прошлом не поддерживала политику самодержавия, стремилась к изменению существующего строя, активно участвуя в революционном движении. С другой, она испытывала страх перед революционным народом, и не могла понять сущности Советской власти, начавшихся социалистических преобразований. Жизнь заставляла их сотрудничать с властью, и это часто определяло их дальнейшую судьбу - превращение в лояльного к власти советского служащего или путь в эмиграцию.

Отказ большой части интеллигенции от профессионального сотрудничества с советской властью, особенно впервые месяцы ее существования, привел к тяжелым последствиям для многих отраслей культуры. Забастовали государственные чиновники Министерства народного образования, и комиссия Луначарского, созданная первым советским правительством для руководства культурой, повисла в воздухе. Система государственного руководства культурой была разрушена, и новые органы формировались практически на пустом месте. Была разрушена старая система финансирования отраслей культуры. Нарастание экономического кризиса в условиях войны и революции неизбежно сказывалось на бюджетных средствах, выделяемых на культурные нужды. Экономическая экспроприация, начатая новым правительством, подорвала меценатство. Финансирование культуры сокращалось.

Практически приостановились научные исследования, с большими перебоями работали университеты и школы, боролись за выживание музеи, библиотеки, театры. Разрушалось нечто более важное, чем отдельные учреждения культуры. "Прежней культурной среды уже нет - она погибла, - писал в 1919 г. К. Чуковский, - и нужно столетие, чтобы создать ее".

Таким образом, сложная и быстро меняющаяся социально-политическая, культурно-историческая обстановка в России периода революций отмечена сомнениями, мятежными и противоречивыми исканиями русской интеллигенции, которые оказали существенное влияние на дальнейшее развитие отечественной культуры.

Цель данной курсовой работы – рассмотреть влияние 1917 года и событий, произошедших в нем, на судьбу русской интеллигенции. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
дать определение русской интеллигенции;
рассмотреть этапы ее формирования, признаки и функции;
оценить участие и отношение русской интеллигенции в революционных событиях 1917 года;
оценить ее влияние на русскую интеллигенцию.

Введение 3
1. Интеллигенция как социокультурный феномен России 13
1.1Русская интеллигенция: понятие, сущность, формирование 13
1.2 Признаки и функции русской интеллигенции 15
2. 1917 год в судьбе русской интеллигенции 21
2.1 Участие русской интеллигенции в Революции 1917 года 21
2.2 Отношение русской интеллигенции к Революции 1917 года 28
2.3 Последствия революции 1917 года для русской интеллигенции 37
Заключение 43
Список использованной литературы 44

Работа содержит 1 файл

Интеллигенция как субъект духовного производства служит правде, истине, идеалу. Именно на этой стезе она вместе с народом сознательно выражает общечеловеческие ценности. Заглавная роль интеллигенции в обществе - нести нравственную миссию, являться при любых обстоятельствах жизни носителем такой социальной ценности, как интеллигентность - способность воспринимать, сохранять, распространять и создавать духовные ценности. Эта роль интеллигенции настолько велика, что самый авторитарный режим вынужден вводить интеллигенцию в свой состав в качестве специалистов по различным сферам жизни общества, допускать определенное распределение функций, подчиняя и приспосабливая духовную сферу к своим задачам, хотя бы ценой резкого ограничения этой сферы и деформации ее подлинных общественных функций.

Функция 2. Хранение и трансляция, упорядочивание и распространение культурных ресурсов, удержание норм и ценностей, исторической памяти.

Без обеспечения такой функции невозможно ни сохранение общества, ни его адаптация к изменяющимся условиям. Именно она ложится на плечи самой многочисленной группы интеллигенции - учителей, библиотечных и музейных работников, редакторов, реставраторов, работников системы просвещения, программистов и т.д. Их роль в общем процессе культурной жизни может быть обыденной и почти безымянной, но именно благодаря их постоянной работе общество обеспечивается культурой.

Функция 3. Творческий процесс выработки новых идей, образов, моделей действий, политических и социальных программ.

Отличительная особенность носителей этого типа функций - высокая степень индивидуализации, так как инновации (нововведения) большей частью являются результатом творческих усилий отдельных личностей или малых групп коллективов. Поэтому за инновацией обычно закрепляется собственно имя автора или группы. Такое творчество неизбежно протекает через разрыв с безусловными запретами и представлениями, нарушение принятых представлений, норм и правил. Но такой процесс нередко сопровождается не только мысленным экспериментированием над общественными конструкциями и доктринами, но и экспериментом над собой и своей судьбой. Поэтому судьба изобретателей и новаторов далеко не всегда благополучна, в отличие от хранителей, которые могут рассчитывать на более спокойную, хотя часто малозаметную жизнь. Однако именно по степени способности общества к принятию нового следует оценивать его развитость.

Новаторская духовная деятельность - процесс мало управляемый, во многом зависящий от субъективных личностных факторов и от духовной атмосферы в обществе, от степени динамичности его культуры и от восприимчивости общества к инновациям. Поэтому всякое развитое общество поддерживает те специфические институты - фонды, центры, академии, в которых создается благоприятная среда для появления творческих открытий и изобретений. Важной функцией этих центров является не только материальная поддержка творчества, но и признание со стороны коллег (соратников и соперников), распределение авторитета. Произвольное вмешательство и подавление таких внутренних механизмов самооценки может привести к ослаблению творческой атмосферы, снижению духовного потенциала.

Функция 4. Анализ и отбор посредством критики наиболее важных и достойных достижений духовной жизни.

Между творческой элитой и обществом существует неизбежный разрыв, дистанция, преодоление которой необходимо для признания нового открытия, акта духовного творчества. Для того чтобы результаты инновации были переданы для общего пользования, они должны быть санкционированы, одобрены и интерпретированы другой группой, осуществляющей критику, то есть необходим тщательный анализ и отбор наиболее важного и достойного. Эту функцию выполняет интеллигенция посредством критики.

Критика должна соотнести новое с имеющимся духовным наследием, согласовать со сложившейся духовной жизнью. Кроме того, критика должна соотнести новое с признанными ценностями и представлениями, с музеем, университетом и школой, с существующими взглядами и представлениями. Критика по самой сути апеллирует к авторитетам, образцам, именам, вкусам, признаваемым в данной профессиональной среде и различных сферах общественной жизни. Именно критика "возводит пантеон" классиков прошлого и настоящего, без которых невозможно отделить высокое от заурядного, оригинальное произведение от заимствованных или тривиальных работ. Вместе с тем популяризаторская работа призвана растолковать сложные произведения и открытия, донести их до массового читателя, публики, до широких слоев населения.

2. 1917 год в судьбе русской интеллигенции

2.1 Участие русской интеллигенции в Революции 1917 года

К началу XX века Россия не была страной классического капитализма. Запоздавшая реформа 1861 года, хотя и дала значительный толчок развитию России по буржуазному пути, не позволила ей решить многие задачи общественного развития. "Здесь в силу запоздалого вторичного и догоняющего развития капитализма, - пишет академик П. Волобуев, - как бы наложились друг на друга разные исторические эпохи, спрессованные во времени и пространстве. Ввиду этого одновременно надо было решать и аграрный вопрос - основной для страны, где крестьянство составляло большинство населения, и задачи капиталистической индустриализации, подъема культурно-образовательного уровня народа, и национальную проблему, и проблему демократизации общественно-политической жизни - замены абсолютистско-бюрократических порядков буржуазно-демократическими и т.п."

При всех издержках прогресса страна отличалась высокой концентрацией промышленного производства, значительным уровнем организованности и сознательности рабочего класса, сложной многопартийностью и острой идейно-политической борьбой. Отличительной чертой было также то, что российская буржуазия не была революционной и боялась радикальных перемен. Еще одна особенность состояла в том, что обе российские революции протекали в ходе мировой империалистической войны - главного дирижера многих событий. Без разрыва с войной никакие радикальные перемены в стране были невозможны, а необходимость такого разрыва резко сближала назревшие общедемократические перемены с социалистическими, с радикальными мерами борьбы против империалистических основ войны.

Конечно же, сама российская буржуазия очень хотела быстрого развития в стране капитализма, а вместе с ним и своего процветания, но она не желала необходимых для этого радикально-революционных мер, боялась подобных мер, не шла на них. Это стало ясно уже после прихода к власти первого буржуазно-помещичьего Временного правительства, возглавляемого князем Львовым. С каждым месяцем от Февраля до Октября становилось все яснее, что буржуазия, придя к власти не хочет и не может выполнить свое историческое предназначение: дать мир народу, землю крестьянам, права и свободы всем гражданам. А значит ждать народу облегчения от этой власти нечего, значит правы были Ленин и большевики, давно заявлявшие, что российская буржуазия не хотела и не могла вести Россию по капиталистическому пути, что сама надежда с ее помощью осуществить возрождение страны - ни на чем не основанная утопия, нереальная мечта вчерашнего и сегодняшнего обывателя, филистера, наслышавшегося басен о том, что если есть буржуазия, то возможен и капиталистический путь развития, строящего свое понимание истории не на реальных фактах, а на пожеланиях вроде "вот если бы, да кабы!".

25 октября (7 ноября) 1917 года в результате острейших противоречий как унаследованных от Февраля, так и новых, наслоившихся за время восьмимесячного развития страны в условиях продолжавшейся империалистической войны, в истерзанной России произошел революционный переворот. В отличие от Февраля это был отнюдь не стихийный взрыв недовольства масс, а достаточно продуманное и организованное выступление вооруженных отрядов рабочих, солдат и матросов, завершившееся взятием Зимнего и арестом членов Временного правительства.

В результате успеха вооруженного восстания Октябрьской революцией была одержана политическая победа - буржуазное Временное правительство, возглавлявшееся эсером А. Керенским, было свергнуто, а государственная власть была передана Второму Всероссийскому съезду Советов, создавшему и утвердившему рабоче-крестьянское правительство, возглавленное лидером большевиков - В. Лениным.

Не интеллигенция устроила революцию. Общество передержали в состоянии стазиса, и оно отреагировало революцией. Детонатором послужило поражение России в войне с Японией, и вплоть до осени 1905 года происходила борьба народной стихии и государственного порядка, в которой интеллигенция практически не участвовала.

Лишь после Манифеста 17 октября, когда самодержавная власть, стремясь успокоить стихию, пошла на либерализацию политического строя, интеллигенция вышла на историческую сцену.

Обратим внимание на этот факт: пока государство было по-настоящему деспотическим, интеллигенция, при всем своем резко критическом отношении к самодержавию, в массе своей сидела тихо. Как только пахнуло свободой, у нее прорезался голос, и это был призыв к борьбе с государством. То есть, случилось то же, что и в период "великих реформ" Александра II, только в более крупных масштабах.

"Бездонное легкомыслие" образованной элиты дорого обошлось России уже в 1907 году - царское правительство ответило на растущую анархию "третьеиюньским переворотом", в значительной степени ревизовавшим конституционные преобразования 1905-1906 гг. Но и этот урок ничему не научил интеллигенцию, впавшую в революционное исступление. Она и после 1907 сохранила черты, сложившиеся в XIX веке - те самые "легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения".

После поражения революции "прогрессивная общественность" немного умерила пыл, хотя и сохранила дух. А массы к революции, казалось, совсем охладели. Возможно, нового приступа "пугачевщины" и удалось бы избежать, у страны вообще и у интеллигенции в частности еще был шанс. Все же, революционная буря не опрокинула государство; "третьеиюньская реакция" не уничтожила основные политические новшества 1905-1907 гг.; новый премьер П.А. Столыпин, решительно подавивший революционно-террористическое движение, начал многообещающие социально-экономические реформы. Чтобы не допустить нового срыва в развитии страны, требовалась консолидация элиты.

На этом историческом фоне появились "Вехи" с призывом к интеллигенции "пересмотреть все свое миросозерцание", "отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства", перестать "существовать как некая особая культурная категория" и тем самым "совершить огромный подвиг… преодоления своей нездоровой сущности".

Призыв услышан не был. "Вехи" наделали много шума, они, как позднее писал С.Л. Франк, "имели шумный, сенсационный успех - они были главной литературно- общественной сенсацией 1909 года". Но прислушаться к предостережениям и призывам семерых мыслителей интеллигентская общественность не захотела. А ее вожди обрушились на веховцев с уничтожающей критикой.

Лидер кадетов П.Н. Милюков в противовес "Вехам" организовал апологетический сборник "Интеллигенция в России", провозгласивший интеллигенцию солью земли, двигателем прогресса, высшей ценностью российской истории - и лично отправился в большое лекционное турне по России, чтобы громить "Вехи".

«Я должен вам сказать, что-о в настоящее время честных и трезвых работников, на которых вы можете положиться, можно найти только среди интеллигенции и мужиков, то есть среди двух крайностей – и только. …но средние люди, если так выразиться, люди, ушедшие от народа и не дошедшие до интеллигенции, составляют элемент не надёжный. …Средние люди…он не надёжен. Он ни мужик и ни барин, ни рыба, ни мясо; прошлое у него горькое, в настоящем у него только двадцать пять рублей в месяц, голодная семья и подчинённость, в будущем те же двадцать пять рублей и зависимое положение, прослужи он хоть сто лет…Ну, как тут, скажите, не пьянствовать, не красть? Где тут взяться принципам?» Из монолога мирового судьи Александра Архиповича, персонажа рассказа А.П. Чехова «Неприятность» (1888).

Небольшая часть НАРОДА резко отличается от прочего и называется у нас (в русском понимании) ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ – порядочными (в частности законопослушными) людьми с повышенными интеллектуальными способностями.

У англосаксов подобного единого определения этого класса не существует – они говорят: интеллектуалы, интеллектуальная элита, учёные, профессора, писатели, яйцеголовые и так далее по специальностям в различных отраслях знаний, а законопослушание этой группы лиц подразумевается.

Порядочность как совокупность таких человеческих признаков как humanity, decency, respectability, honesty, loyalty, disgust for felony или в переводе с английского гуманность, благопристойность, почтенность, честность, верность принципам, отвращение к преступлению может быть выборочно отнесена к представителю любого класса, а в групповом (признаковом) смысле - только к интеллигенции.

В России многие работники умственного труда или лица с повышенными интеллектуальными способностями ошибочно относят себя к интеллигенции и очень сердятся, когда их, выпускников какого-либо университета я не отношу к интеллигенции ввиду проявленной ими непорядочности (мелкое мошенничество, мелкие кражи, нецензурная речь, доносы на сослуживцев и прочая).

Говорят, что многие репрессированные правительством И.В. Сталина (большевики и воинские начальники) писали доносы друг на друга, и все они были уничтожены в целях очистки высшего слоя советского общества от скверны. Цель, правда, не была достигнута – воспроизводство подлецов осталось на прежнем уровне. Одними репрессиями, как всем известно, общество улучшить невозможно. Подлецы рождаются воспитанием, средой обитания, обстоятельствами, инстинктами.

Интеллигенция в русском понимании НИКОГДА не являлась движущей силой революций, представляющих собой широкомасштабные и жестокие преступления против личности, имущества и общества. Иными словами интеллигенция не играла, не играет, и не будет играть никакой активной роли в преднамеренной генерации социальных катастроф и в насильственном захвате чужой собственности. Обвинять её в мягкотелости и трусости, якобы проявляемых в периоды народных волнений и социальных катастроф так же неразумно, как обвинять профессора физико-математических наук в неумении охотиться на волка. Однако интеллигент должен обладать храбростью высказать своё мнение о безнравственности какого-либо человека или группы лиц, иначе мы не узнаем, обладает ли он сам нравственностью.

В дополнение к двум известным автору методам классификации общества, один метод – классификация по отношению к собственности (пролетарий/капиталист - согласно марксистскому учению) и другой метод – классификация по размеру личного благосостояния человека в градации по суммам годового дохода (низший, средний и высший класс или ещё более упрощённо «бедные» и «богатые»), я бы добавил третий метод – разделение общества только на два класса – на в основном порядочных и на в основном непорядочных людей.

Надо отметить, что все люди, оценивая по речи и внешнему виду незнакомого человека, инстинктивно пытаются разгадать порядочный ли он человек, или он мошенник или вор. Очень многие порядочные люди ошибаются в первых оценках (поскольку судят по себе), чем и пользуются существа, склонные к преступлениям или интригам.

Среди последних животные не наблюдаются – животные не интригуют, и не совершают преступлений. А если и едят друг друга, то естественным образом удовлетворяют свои потребности в белках. Поэтому в строгом смысле нельзя назвать политика-обманщика или продавца-пролетария, торгующего заведомо некачественными товарами, «свиньёй» или «скотиной», он есть лживое существо. Свиньи и скотина в целом здесь не при чём.

Таким образом, активная роль интеллигенции в революциях и в политике близка к нулю. Однако идеи интеллигенции о совершенствовании общества иногда приводят к революциям, у которых всегда имеются движущие силы, часть которых обладает сумеречным сознанием и крайней дикостью, жестокостью, алчностью.

Правящий класс по окончании революции, как правило, привлекает интеллигенцию в качестве специалистов в различных отраслях знаний, уповая на её порядочность. Большая часть интеллигенции является пролетариями, то есть лицами, живущими исключительно на заработную плату, гонорары или пенсию.

Фома Заморский © 2007

Рецензии

Не уверен что "интеллигенция" вообще в состаянии влиять на какие либо процессы. Собственности, следовательно интересов, у неё нет.При этом она очень боится потерять то, околокормушечное состаяние в котором прибывает. К томуже, сдается мне, что "интелигент" - мягкое обозначение для умеющего читать, писать, и развлекать белых господ умными беседами халуя.

Интеллигент создаёт интеллектуальную собственность, а также промышленную (интеллектуальную собственность в области науки и техники). Эта собственность является товаром, приносящим прибыль. Самую большую в мире прибыль от продажи промышленной собственности получают корпорации США. Некоторые инженеры, продав права на пользование их изобретниями, становятся миллионерами. Как и некоторые писатели и композиторы.
Интеллигент - чисто русское понятие относящееся к человеку с высшим образованием и хорошим воспитанием. Есть понятие пролетариата умственного труда, введённого Л.Б. Троцким.

Вот - вот. Лева Бронштейн был интеллигентом. И Владимир Ульянов. Да и много йх, креативных было. Такого накреативили, век расхлебать не можем. Вот еще замполиты и секретари с инструкторами ВЛКСМ - весьма интеллигентные люди. Парторги, профорги, функционеры, номенклатура. Те, кто свонго не имеют, а чужим распоряжатся пытаются. Исходя из собственных, весьма смутных, представлений о мироустройстве.
А инженеры это профессия. Ничего общего с русским понятием - интеллигент не имеющая. Большинство инженеров сильно на слово интеллигент обижаютя. Говорят, что вы - какой я интеллигент, я работать могу.

Ни Ленина, ни Бронштейна я бы не назвал интеллигентами в русском смысле, интеллектуалами - да. Однако с преступными целями.

Интеллигента загадили в коммунистической пропаганде. Интеллигент, прежде всего, лицо законопослушное, неспособное совершать преступления против человека, общества и собственности.

Бывают инженеры-интеллигенты и инженеры-плебеи. Одной специальности мало. Хамов с дипломами в кармане наблюдаю уже лет 50.
Если есть время, почитайте "Тихоню".