2:2 как новорожденные. Петр продолжает сравнение с новым рождением (1,23). Верующие должны так же стремиться к духовной пище, как здоровый младенец жаждет материнского молока.
чистое словесное молоко. Хотя в общинах, которым пишет Петр, несомненно, было много новообращенных, главная тема здесь - не христианское учение для новоначальных (в отличие от "твердой пищи" или зрелого учения, 1 Кор. 3,2), а истинность и самодостаточность Слова Божия (1,22-25) как духовной пищи для всех христиан.
2:4 Приступая к Нему. Первое приближение ко Христу в покаянии и вере переходит именно в постоянное общение.
камню живому. Из контекста ясно, что это сказано о Христе. Образ "камня", "скалы" часто встречается в ВЗ (напр., Пс. 117,22; Ис. 8,14; 28,16); его употребляет и Сам Христос (Мф. 21,42). Слово "живому" указывает, что Христос - источник и податель жизни (Ин. 1,4; 1 Кор. 15,45).
2:5 живые камни. Выражение подчеркивает единство христиан со Христом и их подобие Ему, "камню живому" (ст. 4).
дом духовный. Символизм основан на представлении о ветхозаветном храме как месте обитания Бога. Церковь, в которой живет Дух Святой, есть истинный храм Божий (2 Кор. 6,16-18; Еф. 2,19-22).
священство святое. Каждый верующий - священник (ст. 9) в ом смысле, что все могу равно и непосредственно приступать к Богу и служить Ему лично.
духовные жертвы. Искупительная жертва Христова, раз и навеки принесенная на кресте, явилась завершением ветхозаветного установления о жертвах и упразднила его (Евр. 10,1-18), однако "жертва" (как ответная благодарность искупленных) сохраняет свое место. Эта жертва духовна, в противоположность всем вещественным жертвам, предписанным ветхозаветными установлениями. Такой жертвой являются христианское благочестие и образ жизни, достойный христиан (Рим. 12,1; Флп. 4,18; Евр.13,15;0ткр.8,3.4;ср. Пс. 50,18.19).
благоприятные Богу Иисусом Христом. Священство каждого верующего (ст. 9) обусловлено вечным Первосвященническим званием Христа. Посредством Его раз и навсегда принесенной жертвы и непрестанного Его ходатайства за них, и христиане, и приносимые ими жертвы (см. выше) приятны Богу (4,11; Евр. 13,15.16).
2:6 камень краеугольный. Большой камень, который кладется в основание там, где сходятся две стены; обеспечивает прочность всего здания. Основание Церкви покоится на пророках и апостолах, которых связывает "краеугольный камень" - Христос (Еф. 2,20).
2:7 главою угла. Т.е. краеугольным камнем.
2:8 на что они и оставлены. Подразумевается державный выбор Божий и Его предопределение (1 Фес. 5,9). Этот стих говорит и о Божественной власти, и о человеческой ответственности.
2:9-10 Сказанное Петром в этих стихах подчеркивает преемственность между ветхозаветным Израилем и новозаветной Церковью как народом Божиим.
2:9 Но вы - род избранный. Здесь показан контраст между судьбой неверующих (ст. 8) и положением избранных. В этом отрывке выделяется тема Божественного избранничества Христа и Церкви (ст. 6,9).
дабы возвещать. Народ Божий избран и призван не только к спасению, но и к служению. Все верующие призваны нести радостное свидетельство о великих делах Божиих.
2:10 некогда не народ, а ныне народ Божий. Греч. слово "лаос" (народ) в Септуагинте применяется только к Израилю. Продолжая применять к Церкви ветхозаветные тексты об Израиле, Петр использует слова пророка Осии (1,6.9.10; 2,23). В контексте оригинала это пророчество о том, как Бог, отвергнув Израиль, снова возлюбит его. И Петр, и Павел (Рим. 9,25.26) толкуют это место пророчества Осии как указание на то, что в народ Божий войдут и избранные язычники. Такое толкование основано, возможно, на параллели между милостью Божией к недостойным иудеям и язычникам и на преемственности между Израилем и новозаветной Церковью.
2:11 от плотских похотей. Телесные желания не являются порочными сами по себе, но извращены греховной природой человека. Здесь подразумевается не одна только чувственность (Гал. 5,19-21), но и все другие влечения нашей падшей натуры.
2:12 за то, за что злословят вас, как злодеев. Во времена Петра христиан, среди прочего, обвиняли в нелояльности к императору (Ин. 19,12), распространении недозволенных обычаев (Деян. 16,16-21), непочитании богов (Деян. 19,23-27) и в нарушении общественного порядка (Деян. 17,7).
прославили Бога в день посещения. Божие "посещение" означает Его осуждение или милость.
2:13 Итак будьте покорны всякому человеческому начальству. Отсюда начинается тема добровольной покорности и послушания всякой власти (2,13 - 3,6).
для Господа. Т.е. чтобы принести доброе свидетельство о Христе и не навлекать укоров на Его имя, а также потому, что повиновение другим уже есть служение Христу (Еф. 6,7.8).
царю ли, как верховной власти. В первую очередь римскому императору, в то время - Нерону (54-68 гг. по Р.Х.). Царь - верховная власть по отношению к наместникам и другим правителям. Хотя здесь Петр не обсуждает природу царской власти (ср. Рим. 13,1-7), в других местах Священное Писание учит, что покорность власти хороша до тех пор, пока не приводит к нарушению закона Божия (Мф. 22,21; Деян. 4,19; 5,29).
2:16 как свободные. Подчинение не означает отказа от христианской свободы; в действительности оно является актом свободного человека.
не как употребляющие свободу для прикрытия зла. Христианская свобода не должна служить предлогом для неповиновения (1 Кор. 7,20-24) или греха (2 Пет. 2,19.20; Гал. 5,13).
но как рабы Божий. В основе христианской свободы - не уход от своих обязанностей, но служение истинному Господину (Рим. 6,22).
2:17 Этот стих подводит итог общественным, в частности, гражданским обязанностям христианина.
Всех почитайте. Призыв признавать ценность каждого человека как носителя образа Божия, или, что более вероятно в этом контексте, призыв почитать всех, наделенных авторитетом власти.
Бога бойтесь. См. ком. к 1,17.
2:18 Слуги. Букв.: "домашняя прислуга". В большинстве это были рабы; с ними обращались, как с собственностью. Подобно другим новозаветным авторам, Петр не осуждает рабство, и рабам предписывается повиновение господам. Тем не менее, НЗ требует, чтобы к рабам относились с уважением, и хозяева не должны были дурно обращаться с ними (Еф. 6,9; Кол. 4,1). Более того, подчеркивается равенство в духовном отношении рабов и свободных людей внутри церковной общины (1 Кор. 12,13; Гал. 3,28; Кол. 3,11), а рабам предлагается добиваться свободы законными способами (1 Кор. 7,21-24). Такое учение, наряду с общим библейским взглядом на бедных и притесняемых (Притч. 22,22.23; Лк. 6,20.21), подтачивало сам институт рабства и в конечном итоге привело к его отмиранию.
2:21 Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример. Страдание - элемент христианского призвания (2 Тим. 3,12), потому что первым через него прошел Христос (Ин. 15,18-20). Это призвание основано на том, что христиане едины со Христом в Его страдании, как и в Его воскресении (2 Кор. 1,5; 4,10; Флп. 3,10.11), и жизнь Христа представляет для христиан образец, с которым они должны соизмерять свою собственную жизнь (ст. 21,22).
2:24 Он грехи наши Сам вознес. См. Ис. 53,12. Христос - не просто пример. Как совершенная жертва (1,19; 2,22) Христос понес проклятие греха, принял наказание вместо грешников и принес им прощение и освобождение от уз греха.
на древо. На крест (Деян. 10,39). Здесь подчеркивается, что суть искупительной смерти Христа - в принятии на Себя проклятия (Втор. 21,22.23; Гал. 3,13).
2:25 к Пастырю. Распространенный ветхозаветный образ попечения Бога о Своем народе (см., напр., Пс. 22,1; Иез., гл. 34; 37,24) применяется ко Христу (5,4; Ин. 10,1-18; Евр. 13,20; Откр. 7,17).
Пошумели стрельцы. Истребили бояр: братьев царицы Ивана и Афанасия Нарышкиных, князей Юрия и Михайлу Долгоруких, Григория и Андрея Ромодановских, Михаилу Черкасского, Матвеева, Петра и Федора Салтыковых, Языкова и других - похуже родом. Получили стрелецкое жалованье - двести сорок тысяч рублев, и еще по десяти сверх того рублев каждому стрельцу наградных. (Со всех городов пришлось собирать золотую и серебряную посуду, переливать ее в деньги, чтобы уплатить стрельцам.) На Красной площади поставили столб, где с четырех сторон написали имена убитых бояр, их вины и злодеяния. Полки потребовали жалованные грамоты, где бояре клялись ни ныне, ни впредь никакими поносными словами, бунтовщиками и изменниками стрельцов не называть, напрасно не казнить и в ссылки не ссылать.
Приев и выпив кремлевские запасы, стрельцы разошлись по слободам, посадские - по посадам. И все пошло по-старому. Ничего не случилось. Над Москвой, над городами, над сотнями уездов, раскинутых по необъятной земле, кисли столетние сумерки - нищета, холопство, бездолье.
Мужик с поротой задницей ковырял кое-как постылую землю. Посадский человек от нестерпимых даней и поборов выл на холодном дворе. Стонало все мелкое купечество. Худел мелкопоместный дворянин. Истощалась земля; урожай сам-три - слава тебе, господи. Кряхтели даже бояре и именитые купцы. Боярину в дедовские времена много ли было нужно? - шуба на соболях да шапка горлатная - вот и честь. А дома хлебал те же щи с солониной, спал да молился богу. Нынче глаза стали голоднее: захотелось жить не хуже польских панов, или лифляндцев, или немцев: наслышались, повидали многое. Сердце разгорелось жадностью. Стали бояре заводить дворню по сотне душ. А их обуть, одеть в гербовые кафтаны, прокормить ненасытную ораву, - нужны не прежние деньги. В деревянных избах жить стало неприлично. Прежде боярин или боярыня выезжали со двора в санях на одной лошади, холоп сидел верхом, позади дуги. На хомут, на уздечку, на шлею навешивали лисьих хвостов, чтобы люди завидовали. Теперь - выписывай из Данцига золоченую карету, запрягай ее четверней, - иначе нет чести. А где деньги? Туго, весьма туго.
Торговлишка плохая. Своему много не продашь, свой - гол. За границу не повезешь, - не на чем. Моря чужие. Все торги с заграницей прибрали к рукам иноземцы. А послушаешь, как торгуют в иных землях, - голову бы разбил с досады. Что за Россия, заклятая страна, - когда же ты с места сдвинешься?
В Москве стало два царя - Иван и Петр, и выше их - правительница, царевна Софья. Одних бояр променяли на других. Вот и все. Скука. Время остановилось. Ждать нечего. У памятного стрелецкого столба на Красной площади стоял одно время часовой с бердышом, да куда-то ушел. Простой народ кругом столба навалил всякого. И опять зароптали на базарах люди, пошло шептанье. Стали стрельцы сомневаться: не до конца тогда довели дело, шуму было много, а толку никакого. Не довершить ли, пока не поздно?
Старики рассказывали, - хорошо было в старину: дешевле, сытнее, благообразнее. По деревням мужики с бабами водили хороводы. На посадах народ заплывал жиром от лени. О разбоях не слыхивали. Эх, были, да прошли времена!..
В стрелецкой слободе объявилось шесть человек раскольников - начетчики, высохшие, как кость, непоколебимые мужики. «Одно спасение, - говорили они стрельцам, - одно ваше спасение скинуть патриарха-никонианина и весь боярский синклит, ониконианившийся и ополячившийся, и вернуться к богобоязненной вере, к старой жизни». Раскольники читали соловецкие тетради - о том, как избежать прелести никонианской и спасти души и животы свои. Стрельцы плакали, слушая. Старец-раскольник, Никита Пустосвят, на базаре, стоя на возу, читал народу по соловецкой тетради:
«Я, братия моя, видал антихриста, право, видал… Некогда я, печален бывши, помышляющи, как придет антихрист, молитвы говорил, да и забылся, окаянный. И вот на поле многое множество людей вижу. И подле меня некто стоит. Я ему говорю: чего людей много? Он же отвечает: антихрист грядет, стой, не ужасайся. Я подперся посохом двоерогим, стою бодро. Ан - ведут нагого человека, - плоть-то у него вся смрад и зело дурна, огнем дышит, изо рта, из ноздрей и из ушей пламя смрадное исходит. За ним царь наш последует и власти, и бояре, и окольничьи, и думные дворяне… И плюнул я на него, дурно мне стало, ужасно… Знаю по писанию - скоро ему быть. Выблядков его уже много, бешеных собак…»
Теперь понятно было, что требовать. Стрельцы кинулись в Кремль. Начальник стрелецкого приказа, Иван Андреевич Хованский, стал за раскол. Шесть костяных раскольников с Никитой Пустосвятом, три дня не евши ни крошки, не пивши ни капли, принесли в Грановитую палату аналои, деревянные кресты и старые книги, и перед глазами Софьи лаяли и срамили патриарха и духовенство. Стрельцы у Красного крыльца кричали: «Хотим старой веры, хотим старины». А иные говорили и тверже: «Пора государыне царевне в монастырь, полно царством-то мутить». Оставалось одно средство, и Софья гневно пригрозила:
Хотите променять нас на шестерых чернецов - мужиков - невежд? В таком разе нам, царям, жить здесь нельзя, уйдем в другие города, возвестим всему народу о нашем разорении, о вашей измене…
Стрельцы поняли, чем пригрозила Софья, - испугались: «Как бы она, ребята, не двинула дворянское ополчение на Москву?..» Попятились! Стали договариваться. А уж по приказу Василия Васильевича Голицына выносили из царских погребов на площадь ушаты с водкой и пивом. Дрогнули стрельцы, закружились головы. Кто-то крикнул: «Черт ли нам в старой вере, то дело поповское, бей раскольников». Одному костяному старцу тут же отсекли голову, двоих задавили, остальные едва унесли ноги.
Опоили проклятые бояре простых людей, вывернулись. Москва шумела, как улей. Каждый кричал про свое. Не нашлось тогда одной головы, - бушевали вразброд. Разбивали царские кабаки. Ловили подьячих из приказов, рвали на части. По Москве ни проходу, ни проезду. Ходили осаждать боярские дворы, едва бояре отстреливались, - великие в те дни бывали побоища. Пылали целые порядки изб. Неубранные трупы валялись на улицах и базарах. Прошел слух, что бояре стянули под Москвой ополчение, - разом хотят истребить бунт. И еще раз пошли стрельцы с тучами беглых холопов в Кремль, прибив на копье челобитную о выдаче на суди расправу всех бояр поголовно. Софья вышла на Красное крыльцо, белая от гнева: «Лгут на нас, и в мыслях того ополчения не было, крест на том целую, - закричала она, рвя с себя сверкающий алмазный наперсный крест, - то лжет на нас Матвейка-царевич». И с крыльца выкинули на стрелецкие копья всего лишь одного, захудалого татарского царевича Матвейку: подавитесь!
Матвейку разорвали на мелкие клочья, - насытили ярость, и опять стрельцы ушли ни с чем… Три дня и три ночи бушевала Москва, вороньи стаи над ней взлетали высоко от набатного звона. И тогда же родилось у самых отчаянных решение: отрубить самую головку, убить обоих царей и Софью. Но, когда Москва пробудилась на четвертый день. Кремль был уже пуст: ни царей, ни царевны, - ушли вместе с боярами. Ужас охватил народ.
Софья уехала в село Коломенское и послала бирючей по уездам созывать дворянское ополчение. Весь август кружила она около Москвы по селам и монастырям, плакалась на папертях, жаловалась на обиды и разорение. В Кремле со стрельцами остался Иван Андреевич Хованский. Стали думать: уж не кликнуть ли его царем, - человек любезный, древнего рода, старого обычая. Будет свой царь, для простого народа.
Ожидая богатых милостей, дворяне бойко садились на коней. Огромное, в двести тысяч, ополчение сходилось к Троице-Сергиеву. А Софья, как птица, все кружила около Москвы. В сентябре посланный ею конный отряд, со Степкой Одоевским во главе, налетел на рассвете на село Пушкино. Там, объезжая со стрельцами подмосковные, ночевал на пригорке в шатре Иван Андреевич Хованский. Стрельцы спали беспечно. Их, сонных, всех порубили саблями. Иван Андреевич в исподнем белье выскочил из шатра, размахивая бердышом. Михаила Тыртов прямо с коня кинулся ему на плечи. Прикрутив Ивана Андреевича к седлу, повезли в село Воздвиженское, где Софья справляла свои именины. У околицы села на вынесенных скамьях сидели бояре, одетые по военному времени - в шлемах, в епанчах. Михаила Тыртов сбросил с седла Хованского, и тот от горя и стыда, раздетый, стал на колени на траву и заплакал. Думный дьяк Шакловитый прочел сказку о его винах. Иван Андреевич закричал с яростью: «Ложь! Не будь меня, - давно бы в Москве по колена в крови ходили…» Трудно было боярам решиться пролить кровь столь древнего рода. Василий Васильевич сидел белее снега. И он и Хованский были Гедиминовичами, и Гедиминовича судили сейчас худородные, недавние выскочки. Видя такое шатание, Иван Михайлович Милославский отошел к верхоконным и шепнул Степке Одоевскому. Тот во весь конский мах поскакал через село к шелковому шатру царевны Софьи и тем же махом, топча кур и малых ребят, вернулся. «Правительница-де приказала не сомневаться, кончать князя». Василий Васильевич торопливо отошел, закрыл глаза платочком. Дико закричал Хованский, когда Михаила Тыртов схватил его за волосы, таща в пыль на дорогу. Здесь же у околицы отрубили Хованскому голову.
Остались без головы стрельцы. Узнав о казни, в ужасе кинулись в Кремль, затворили ворота, зарядили пушки, приготовились к осаде, совсем как поляки, сто лет тому назад, когда Москву обложили войска новгородского купечества.
Софья поспешила в Троице-Сергиево под защиту неприступных стен. Начальствовать ополчением поручила Василию Васильевичу. И так стояли, грозясь, обе стороны, ожидая, кто первый испугается. Испугались стрельцы и послали в Троицу челобитчиков. Принесли повинную. Тем и кончилась их воля. Столб на Красной площади снесли. Вольные грамоты взяты были назад. Начальником стрелецкого приказа назначили Шакловитого, скорого на расправу. Многие полки разослали по городам. Народ стал тише воды, ниже травы. И опять над Москвой, над всей землей повисла безысходная тишина. Потянулись годы.
В сумерках по улице вдоль заборов бежал Алексашка. Сердце резало, пот застилал глаза. Пылающая вдалеке изба мрачно озаряла лужи в колеях. Шагах в двадцати от Алексашки, бухая сапогами, бежал пьяный Данила Меньшиков. Не плеть на этот раз была в руке у него, - сверкал кривой нож. «Остановись! - вскрикивал Данила страшным голосом, - убью!..» Алешка давно остался позади, где-то залез на дерево.
Больше года Алексашка не видел отца, и вот - встретил у разбитого и подожженного кабака, и Данила сразу погнался за сыном. Все это время Алексашка с Алешкой жили хотя и впроголодь, но весело. В слободах мальчиков знали хорошо, приветливо пускали ночевать. Лето они прошатались кругом Москвы по рощам и речкам. Ловили певчих птиц, продавали их купцам. Воровали из огородов ягоды и овощи. Все думали - поймать и обучить ломаться медведя, но зверь легко в руки не давался. Удили рыбу.
Однажды, закинув удочку в тихую и светлую Яузу, что вытекала из дремучих лесов Лосинова острова, увидели они на другом берегу мальчика, сидевшего, подперев подбородок. Одет он был чудно - в белых чулках и в зеленом не русском кафтанчике с красными отворотами и ясными пуговицами. Невдалеке, на пригорке, из-за липовых кущ поднимались гребнистые кровли Преображенского дворца. Когда-то он весь был виден, отражался в реке нарядный и пестрый, - теперь зарос листвой, приходил в запустение.
У ворот и по лугу бегали женщины, крича кого-то, - должно быть, искали мальчика. Но он, сердито сидя за лопухами, и ухом не вел. Алексашка плюнул на червя и крикнул через реку:
Эй, нашу рыбу пугать… Смотри, портки снимем, переплывем, - мы тебя…
Мальчик только шмыгнул. Алексашка опять:
Ты кто, чей? Мальчик…
А вот велю тебе голову отрубить, - проговорил мальчик глуховатым голосом, - тогда узнаешь…
Сейчас же Алешка шепнул Алексашке:
Что ты, ведь это царь, - и бросил удилище, чтобы бежать без оглядки. У Алексашки в синих глазах засветилось баловство».
Погоди, убежим, успеем. - Закинул удочку, смеясь стал глядеть на мальчика. - Очень тебя испугались, отрубил голову один такой… А чего Ты сидишь? Тебя ищут…
Сижу, от баб прячусь.
Я смотрю, - ты не наш ли царь. А?
Мальчик ответил не сразу, - видимо, удивился, что говорят смело.
Ну - царь. А тебе что?
Как что… А вот ты взял бы да и принес нам сахарных пряников. (Петр глядел на Алексашку пристально, не улыбаясь.) Ей-богу, сбегай, принесешь - одну хитрость тебе покажу. - Алексашка снял шапку, из-за подкладки вытащил иглу. - Гляди - игла али нет?.. Хочешь - иглу сквозь щеку протащу с ниткой, и ничего не будет…
Врешь? - спросив Петр.
Вот - перекрещусь. А хочешь - ногой перекрещусь? - Алексашка живо присел, схватил босую ногу и ногой перекрестился. Петр удивился еще больше.
Еще бы тебе царь бегал за пряниками, - ворчливо сказал он. - А за деньги иглу протащишь?
За серебряную деньгу три раза протащу, и ничего не будет.
Врешь? - Петр начал мигать от любопытства. Привстал, поглядел из-за лопухов в сторону дворца, где все еще суетились, звали, аукали его какие-то женщины, и побежал с той стороны по берегу к мосткам.
Дойдя до конца мостков, он очутился шагах в трех от Алексашки. Над водой трещали синие стрекозы. Отражались облака и разбитая молнией плакучая ива. Стоя под избой, Алексашка показал Петру хитрость - три раза протащил сквозь щеку иглу с черной ниткой, - и ничего не было: ни капли крови, только три грязных пятнышка на щеке. Петр глядел совиными глазами.
Дай-ка иглу, - сказал нетерпеливо.
А ты что же - деньги-то?
Алексашка на лету подхватил брошенный рубль. Петр, взяв у него иглу, начал протаскивать ее сквозь щеку. Проткнул, протащил и засмеялся, закидывая кудрявую голову: «Не хуже тебя, не хуже тебя!» Забыв о мальчиках, побежал к дворцу, - должно быть, учить бояр протаскивать иголки.
Рубль был новенький, - на одной стороне - двуглавый орел, на другой - правительница Софья. Сроду Алексашка с Алешкой столько не наживали. С тех пор они повадились ходить на берег Яузы, но Петра видали только издали. То он катался на карликовой лошадке, и позади скакали верхом толстые дядьки, то шагал с барабаном впереди ребят, одетых в немецкие кафтаны, с деревянными мушкетами, и опять те же дядьки суетились около, размахивая руками.
Пустяками занимается, - говорил Алексашка, сидя под разбитой ивой.
В конце лета он ухитрился все-таки купить у цыган за полтинник худого, с горбом, как у свиньи, медвежонка. Алешка стал его водить за кольцо. Алексашка пел, плясал, боролся с медведем. Но настала осень, от дождей взмесило грязь по колено на московских улицах и площадях. Плясать негде. В избы со зверем не пускают. Да и медведь до того жрал много, - все проедал, да и еще норовил завалиться спать на зиму. Пришлось его продать с убытком. Зимой Алешка, одевшись как можно жалостнее, просил милостыню. Алексашка на церковных площадях трясся, по пояс голый, на морозе, - будто немой, параличный, - много выжаливал денег. Бога гневить нечего, - а зиму прожили неплохо.
И опять - просохла земля, зазеленели рощи, запели птицы. Дела по горло: на утренней заре в туманной реке ловить рыбу, днем - шататься по базарам, вечером - в рощу - ставить силки. Алексашке много раз говорили люди: «Смотри, тебя отец по Москве давно ищет, грозится убить». Алексашка только сплевывал сквозь зубы на три сажени. И нежданно-негаданно - наскочил…
Всю старую Басманную пробежал Алексашка, - начало сводить ноги. Больше уже не оглядывался, - слышал: все ближе за спиной топали сапожищи, со свистом дышал Данила. Ну - конец! «Карауууул!» - пискливо закричал Алексашка…
В это время из проулка на Разгуляй, где стоял известный кабак, вывернула, покачиваясь, высокая карета. Два коня, запряженные гусем, шли крупной рысью. На переднем сидел верхом немец в чулках и широкополой шляпе. Алексашка сейчас же вильнул к задним колесам, повис на оси, вскарабкался на запятки кареты. Увидев это, Данила заревел: «Стой!» Но немец наотмашь стегнул его кнутом, и Данила, задыхаясь руганью, упал в грязь. Карета проехала.
Алексашка отдыхивался, сидя на запятках, - надо было уехать как можно дальше от этого места. За Покровскими воротами карета свернула на гладкую дорогу, пошла быстрее и скоро подъехала к высокому частоколу. От ворот отделился иноземный человек, спросил что-то. Из кареты высунулась голова, как у попа, - с длинными кудрями, но лицо - бритое. «Франц Лефорт», - ответила голова. Ворота раскрылись, и Алексашка очутился на Кукуе, в немецкой слободе. Колеса шуршали по песку. Приветливый свет из окошек небольших домов падал на низенькие ограды, на подстриженные деревца, на стеклянные шары, стоявшие на столбах среди песчаных дорожек. В огородах перед домиками белели и чудно пахли цветы. Кое-где на лавках и на крылечках сидели немцы в вязаных колпаках, держали длинные трубки.
«Мать честная, вот живут чисто», - подумал Алексашка, вертя головой сзади кареты. В глазах зарябили огоньки. Проехали мимо четырехугольного пруда, - по краям его стояли круглые деревца в зеленых кадках, и между ними горели плошки, освещая несколько лодок, где, задрав верхние юбки, чтобы не мять их, сидели женщины с голыми по локоть руками, с открытой грудью, в шляпах с перьями, смеялись и пели. Здесь же, под ветряной мельницей, у освещенной двери аустерии, или по-нашему - кабака, плясали, сцепившись парами, девки с мужиками.
Повсюду ходили мушкетеры, - в Кремле суровые и молчаливые, здесь - в расстегнутых кафтанах, без оружия, под руку друг с другом, распевали песни, хохотали - без злобы, мирно. Все было мирное здесь, приветливое: будто и не на земле, - глаза в пору протереть.
Вдруг въехали на широкий двор, посреди его из круглого озерца била вода. В глубине виднелся выкрашенный под кирпич дом с прилепленными к нему белыми столбами. Карета остановилась. Человек с длинными волосами вылез из нее и увидел соскочившего с запяток Алексашку.
Ты кто, ты зачем, ты откуда здесь? - спросил он, смешно выговаривая слова. - Я тебя спрашиваю, мальчик. Ты - вор?
Это я - вор? Тогда бей меня до смерти, если вор. - Алексашка весело глядел ему в бритое лицо со вздернутым носом и маленьким улыбающимся ртом. - Видел, как на Разгуляе отец бежал за мной с ножом?
А! Да, видел… Я засмеялся: большой за маленьким…
Отец меня все равно зарежет… Возьми, пожалуйста, меня на службу… Дяденька…
На службу? А что ты умеешь делать?
Все умею… Первое - петь, какие хошь, песни. На дудках играю, на рожках, на ложках. Смешить могу, - сколько раз люди лопались, вот как насмешу. Плясать - на заре начну, на заре кончу, и не вспотею… Что мне скажешь, - то и могу…
Франц Лефорт взял Алексашку за острый подбородок. Мальчик, видимо, ему понравился.
О, ты изрядный мальчик… Возьмешь мыла и вымоешься, ибо ты грязный… И тогда я тебе дам платье… Ты будешь служить… Но если будешь воровать…
Этим не занимаемся, у нас, чай, ум-то есть али нет, - сказал Алексашка так уверенно, что Франц Лефорт поверил. Крикнув конюху что-то про Алексашку, он пошел к дому, насвистывая, выворачивая ступни ног и на ходу будто подплясывая, должно быть оттого, что неподалеку на озерце играла музыка и задорно визжали немки.
Да уж будет тебе, Никита Моисеевич, как бы головка у ребенка не заболела…
Едва Наталья Кирилловна проговорила это, царь Петр бросил на полуслове читать Апостола, торопливо перекрестился запачканными в чернилах пальцами и, не дожидаясь, покуда учитель и дядька, Никита Моисеев Зотов, по уставу поклонится ему в ноги, поцеловал маменькину руку, беспомощно затрепетавшую, чтобы схватить, удержать на минутку сына, - и по скрипучим половицам и ступеням переходов и лестниц нетерпеливо понеслись его косолапые шаги, пугая прижилых старух в темных углах Преображенского дворца.
Шапку-то, шапку, головку напечет! - слабо крикнула вслед царица.
Никита Зотов стоял перед ней истово и прямо, как в церкви, - расчесанный, чистый, в мягких сапожках, в темной из тонкого сукна ферязи, - воротник сзади торчал выше головы. Благообразное лицо с мягкими губами и кудрявой бородой запрокинуто от истовости. Благостный человек - и говорить нечего. Скажи ему: кинься, Никита, на нож, - кинется. Предан больше собачьего, но уж больно светел, легок духом. Не таков бы нужен был дядька норовистому мальчику.
Ты, Никита Моисеевич, побольше с ним божественное читай. А то он и на царя-то не похож… Ведь не оглянешься, - скоро уж женить… До сих пор не научился стопами шествовать, - вое бегает, как простой… Ну - вон, гляди…
Смотря в окно, царица слабо всплеснула руками. По двору бежал Петр, спотыкаясь от торопливости. За ним - долговязые парни из дворцовой челяди, - с мушкетами и топориками на длинных древках. На земляном валу, - потешной крепостце, построенной перед дворцом, - за частоколом стояли согнанные с деревни мужики в широких немецких шляпах. Белено им было также держать во рту трубки с табаком. Испуганно глядя на бегущего вприскочку царя, они забыли, как нужно играть. Петр гневно закричал петушиным голосом. Наталья Кирилловна с содроганием увидела Петенькины бешеные, круглые глаза. Он вскарабкался на верх крепостцы и, сердясь, ударил несколько раз мушкетиком одного из потешных мужиков, втянувшего голову в плечи.
Не по его - так и убьет, - проговорила Наталья Кирилловна, - в кого только нрав у него горячий?
Игра пошла сызнова. Выстраивая долговязых парней с топориками, Петр опять рассердился, что его плохо понимают. Это была беда: горячась, он начинал говорить неразборчиво, захлебывался торопливостью, точно хотел сказать много больше того, чем было слов на языке.
Что-то головка стала у него так дергаться? - сказала Наталья Кирилловна, со страхом глядя на сына. И вдруг заткнула уши. Мужики в крепостце выкатили дубовую пушку, которую по строгому приказу царицы заряжали - чем помягче: пареной репой или яблоками, и выстрелили. И тотчас, побросав оружие, воздели руки - в знак того, что сдаются.
Нельзя сдаваться! Биться должны! - кричал Петр, крутя и тряся головой. - Сначала! Все сначала!..
Никита Моисеевич, затвори-ка окошко, очень шумят, голова разболелась, - проговорила царица.
Закрылось цветное окошко. Наталья Кирилловна склонила голову и чуть шевелила пальцами, перебирая афонские четки, святые раковинки. Тоскливо. От горя и слез за эти годы Наталья Кирилловна постарела, только брови да когда-то огненные темные глаза остались от ее красоты. Всегда была в черном, покрытая черным платком. Так в Угличе когда-то жила царица Марья Нагая, с несчастным Димитрием… Не стряслось бы и здесь такой же беды… Правительница Софья сидит и видит - обвенчаться с Голицыным и царствовать. Уж и корону заказала для себя немецким мастерам.
В Преображенском дворце пустынно, только челядь бегает на цыпочках, да по темным углам шепчутся старухи - мамки, няньки. Царь хоть юн, но духу старушечьего не переносит: увидит, как нянька какая-нибудь, закапанная воском, пробирается вдоль стены, так цыкнет, - старушечка едва без памяти доползет до угла.
Бояре в Преображенском не бывают, - здесь ни чести, ни прибытка. Все толпятся в Кремле, поближе к солнцу. Чтобы не совсем было зазорно, Софья приказала быть при дворе царя Петра четырем боярам: князю Михаиле Алегуковичу Черкасскому, князю Лыкову, князю Троекурову и князю Борису Алексеевичу Голицыну. А велик ли прок от них? Лениво слезут с коней у крыльца, подойдут к царицыной ручке, сядут и - молчат, вздыхают. Говорить мало о чем найдется с опальной царицей. Вбежит в горницу Петр, - бояре, поклонясь нецарствующему царю, справятся о его государевом здоровье, и опять вздыхают, качают головами: уж больно прыток становится царь-то, - гляди, царапина на щеке, руки в цыпках. Неприлично.
Никита Моисеевич, сказывали мне, - в Мытищах баба есть. Воробьиха, на квасной гуще гадает - так-то верно, - все исполняется… - проговорила царица. - Послать бы за ней!.. Да что-то боюсь… Не нагадала бы худого…
Матушка государыня, чего же худого нагадать вам может подлая баба Воробьиха? - нараспев, приятным голосом ответил Зотов. - В таком разе Воробьиху в клочья растерзать мало.
Наталья Кирилловна подняла пальчик, поманила. Зотов подступил неслышно в мягких сапожках.
Моисеич… Давеча в поварне, - стрелецкая вдова решето ягод приносила, - сказывала: Софья-де во дворце кричала намедни, и все слышали: «Жалко, говорит, стрельцы тогда волчонка не задушили с волчицей…»
У Натальи Кирилловны затряслись губы, задрожал охваченный черным платом двойной подбородок, большие глаза налились слезами.
Что ей ответить? Чем утешить? У Софьи - стрелецкие полки, за Софью - все дворянское ополчение, а у Петра - три десятка потешных дураков-переростков да деревянная пушка, заряженная репой… Никита Зотов развел ладони, закинул голову, покуда не уперся затылком в жесткий воротник…
Пошли за Воробьихой, - прошептала царица, - пусть уж скажет правду, а то так-то страшнее…
Долог, скучен летний день. Белые облака плывут и не плывут над Яузой. Знойно. Мухи. Сквозь марево видны бесчисленные купола Москвы, верхушки крепостных башен. Поближе - игла немецкой кирки, ветряные мельницы на Кукуе. Стонут куры, навевая дремоту. В поварне стучат ножами.
Бывало, при Алексее Михайловиче, - смех и шум в Преображенском, толпится народ, ржут кони. Всегда потеха какая-нибудь - охота или медвежья травля, конские гонки. А теперь - глядишь - и дорога-то сюда от каменных ворот заросла травой. Прошла жизнь. Сиди - перебирай четки.
В стекло чем-то бросили. Зотов открыл окно. Петр позвал, стоя под липой, - весь в пыли, в земле, потный, как мужичонок:
Никита, напиши указ… Мужики мои никуда не годятся, понеже старые, глупые… Скорее!
О чем указ прикажешь писать, твое царское величество? - спросил Никита.
Нужно мне сто мужиков добрых, молодых… Скорее…
А написать, - для чего мужики сии надобны?
Для воинской потехи… Мушкетов прислали бы не ломаных и огневого зелья к ним… Да две чугунных пушки, чтобы стрелять… Скорей, скорей… Я подпишу, пошлем нарочного…
Царица, отогнув ветвь липы, склонилась в окошко:
Петенька, свет мой, будет тебе все воевать… Отдохнул бы, посиди около меня…
Маманя, некогда, маманя, потом…
Он убежал. Царица долгим вздохом проводила сына. Зотов, сотворив крестное знамение, вынул из кармана гусиное перо и ножичек и со тщанием перо очинил, попробовал на ноготь. Еще раз перекрестясь, с молитвой, отогнул рукав и сел писать полууставом: «Божьего милостью, мы, пресветлейший и державнейший великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец…»
Царица от скуки взяла почитать Петрушину учебную тетрадь. Арифметика. Тетрадь - в чернильных пятнах, написано - вкривь и вкось, неразборчиво: «Пример адиции… Долгу много, а денех у мена менше тово долгу, и надобает вычесть - много ли езчо платить. И то ставися так: долг выше, а под ним денги, и вынимают всякое исподнее слово ис верхнева. Например: один ис двух осталось один. А писать сверху два, ниже ево единица, а под единицей ставь смекальную линию, под смекальной линией - число, кое получится, или смекальное число…».
Царица зевнула, - не то есть хочется, не то еще чего-то…
Никита Моисеевич, забыла я - полдничали сегодня мы али нет?
Государыня матушка, Наталья Кирилловна. - Зотов, отложив перо, встал и поклонился. - Как отобедали - изволили вы почивать и, встав, полдничали, - подавали вам ягоды с усливками, грушевый взвар и мед монастырский…
И то… Уж вечерню скоро стоять…
Царица лениво поднялась и пошла в опочивальню. Там при свете лампад (окно было занавешено) у стены на покрытых сундуках сидели злющие старухи-приживалки и поминали друг другу шепотом обиды. Разом встав, как тряпочные - без костей, поклонились царице. Она села под образами на веницейский с высокою спинкою стул. Из-за кровати выползла карлица с гноящимися глазами, по-ребячьи всхлипывая, прикорнула у государыниных ножек, - приживалки ее чем-то обидели.
Сны, что ли, рассказывайте, дуры бабы, - сказала Наталья Кирилловна. - Единорога никто не видел?
Оканчивая день, медленно ударил колокол на вышке дворцовой церкви. В сенях, на лестницах появились, протирая опухшие глаза, боярские дети из мелкопоместных, худородных, - стольники, приписанные Софьей к Петрову дворцу. Был здесь и Василий Волков, - отец его расшиб лоб о пороги, добился для сына чести. Житье было сытное, легкое, жалованье - шестьдесят рублей в год. Но - скучно. Стольники спали почитай что круглые сутки.
Колокол звонил к вечерне. Царя нигде не было. Стольники побрели его искать на двор, в огороды, на луг к речке. На подмогу им царица послала десятка два мамок поголосистее. Обшарили, обаукали всю местность, - нет царя нигде. Батюшки, уж не утонул ли? У стольников дремоту как рукой сняло. Повскакали на неоседланных коней, рассыпались по вечернему полю, крича, зовя. Во дворце поднялся переполох. Старушонки торопливо зашептали по всем углам: «Непременно это ее рук дело - Соньки… Давеча какой-то человек ходил круг дворца… И нож у него видели за голенищем… Зарезали, зарезали нашего батюшку-кормильца…» Наталью Кирилловну довели этим шепотом зловещим до того, что, обезумев, выбежала она на крыльцо. Из темных полей тянуло дымком, тыркали дергачи в сырых ложбинах. Вдали над черным Сокольничьим бором появилась тускловатая мрачная звезда. Пронзилось тоской сердце Натальи Кирилловны; заломив руки, она закричала:
Петенька, сын мой!
Василий Волков, гоня на коне вдоль реки, наехал на рыбачий костер, - рыбаки повскакали с испугом, чугунок с ершами опрокинулся в огонь. Волков спросил, задыхаясь:
Мужики, царя не видали?
Давеча не он ли проплыл в лодке?.. Кажись, гребли прямо на Кукуй. У немцев его ищите…
Ворота в слободе были еще не заперты. Волков помчался по улице туда, где толпились немцы. С верха он увидел царя и рядом с ним длинноволосого, среднего роста человека с растопыренными, как у индюка, полами короткого кафтана. В одной руке - на отлете - он держал шляпу, в другой - трость и, смеясь вольно, - собачий сын, - говорил с царем. Петр слушал, грыз ноготь. И все немцы стояли бесстыдно вольно. Волков соскочил с коня, протолкался я стал перед царем на колени.
Милостивый государь, царица матушка убивается: уж бог знает, что про вас думали. Извольте идти домой - вечерню стоять…
Петр нетерпеливо дернул головой вбок - к плечу.
Не хочу… Убирайся отсюда… - И, так как Волков продолжал истово глядеть на него с колен, царь загорелся, ударил его ногой. - Прочь пошел, холоп!
Волков поклонился низко и хмуро, не глядя на засмеявшихся, степенной рысью поехал докладывать царице. Благодушный немец с двойным розовым подбородком - в жилете, в вязаном колпаке и вышитых туфлях - виноторговец Иван Монс, вышедший из аустерии, чтобы взглянуть на молодого царя, вынул изо рта фарфоровую трубку.
Царскому величеству у нас приятнее, нежели дома, у нас веселее…
Стоявшие кругом иноземцы, вынув трубки, закачали головами, подтвердили с добродушными улыбками:
О да, у нас веселее…
И ближе придвинулись - слушать, что говорил длинному, с длинной, детской шеей царю нарядный человек в пышно завитом парике - Франц Лефорт. Петр встретил его на Яузе: плыли в тяжелом струге, челядинцы нескладно гребли, стукаясь уключинами. Петр сидел на носу, поджав ноги. Озаренные закатом, медленно приближались черепичные кровли, острые шпили, верхушки подстриженных деревьев, мельницы с флюгерками, голубятни. С Кукуя доносилась странная музыка. Будто наяву виделся город из тридевятого царства, тридевятого государства, про который Петру еще в колыбели бормотали няньки.
На берегу, на куче мусора появился человек в растопыренном на боках бархатном кафтане, при шпаге и в черной шляпе с завороченными с трех сторон краями, - капитан Франц Лефорт. Петр видал его в Кремле, когда принимали иноземных послов. Отнеся вбок левую руку с тростью, он снял шляпу, отступил на шаг и поклонился, - завитые космы парика закрыли ему лицо. Столь же бойко он выпрямился и, улыбаясь приподнятыми уголками рта, проговорил ломано по-русски:
К услугам вашего царского величества…
Петр смотрел на него, вытянув шею, как на чудо, - до того этот человек был ловкий, веселый, ни на кого не похожий. Лефорт говорил, потряхивая кудрями:
Я могу показать водяную мельницу, которая трет нюхательный табак, толчет просо, трясет ткацкий стан и поднимает воду в преогромную бочку. Могу также показать мельничное колесо, в коем бегает собака и вертит его. В доме виноторговца Монса есть музыкальный ящик с двенадцатью кавалерами и дамами на крышке и также двумя птицами, вполне согласными натуре, но величиной с ноготь. Птицы поют по-соловьиному и трясут хвостами и крыльями, хотя все сие не что иное, как прехитрые законы механики. Покажу зрительную трубку, через кою смотрят на месяц и видят на нем моря и горы. У аптекаря можно поглядеть на младенца женского пола, живущего в спирту, - лицо поперек полторы четверти, тело - в шерсти, на руках, ногах - по два пальца.
У Петра все шире округлялись глаза от любопытства. Но он молчал, сжав маленький рот. Почему-то казалось, что если он вылезет на берег, - длиннорукий, длинный, - Лефорт засмеется над ним. От застенчивости он сердито сопел носом и не решался вылезти, хотя лодка уже ткнулась о берег. Тогда Лефорт сбежал к воде, - веселый, красивый, добродушный, - схватил исцарапанную, с изгрызенными ногтями руку Петра и прижал к сердцу.
О, наши добрые кукуйцы будут сердечно рады увидеть ваше величество… Они покажут вам весьма забавные кундштюки…
Ловок, хитер был Лефорт. Петр и не опомнился, как уже, размахивая руками, шагал рядом с ним к воротам слободы. Здесь окружили их сытые, краснощекие, добрые кукуйцы, и каждый захотел показать свой дом, свою мельницу, где в колесе бегала собака, свой огород с песчаными дорожками, подстриженными кустиками и ни одной лишней травинкой. Показали все умственные штуки, о которых говорил Лефорт.
Петр удивлялся я все опрашивал: «А это зачем? А это для чего? А это как устроено?..» Кукуйцы качали головами и говорили одобрительно: «О, молодой Петр Алексеевич хочет все знать, это похвально…» Наконец подошли к четырехугольному пруду. Было уже темно. На воду падал свет из отворенной двери аустерии. Петр увидал маленькую лодочку с маленьким, повисшим без ветра парусом, В ней сидела молоденькая девушка в белом и пышном, как роза, платье. Волосы ее были подняты и украшены цветами, в голых руках она держала лютню. Петр ужасно удивился, - даже стало страшно отчего-то. Повернув к нему чудное в сумерках лицо, девушка заиграла на струнах и запела тоненьким голоском по-немецки такое жалостное и приятное, что у всех защекотало в носу. Между зелеными шарами и конусами подстриженных деревьев сладко пахли белые цветы табаку. От непонятного впечатления у Петра дико забилось сердце. Лефорт сказал ему:
Она поет в вашу честь. Это очень хорошая девушка, дочь зажиточного виноторговца Иоганна Монса.
Сам Иоганн Монс, с трубкой, весело поднял руку и покивал ладонью Петру. Соблазнительный голос Лефорта прошептал:
Сейчас в аустерии соберутся девушки, будут танцы и фейерверк, или огненная забава…
По темной улице бешено налетели конские копыта. Толпа царских стольников пробилась к царю со строгим приказом от царицы - идти домой. На этот раз пришлось покориться.
Иноземцы, бывавшие в Кремле, говорили с удивлением, что, не в пример Парижу, Вене, Лондону, Варшаве или Стокгольму, царский двор подобен более всего купеческой конторе. Ни галантного веселья, ни балов, ни игры, ни тонкого развлечения музыкой. Золотошубные бояре, надменные князья, знаменитые воеводы только и толковали в низеньких и жарких кремлевских покоях, что о торговых сделках на пеньку, поташ, ворвань, зерно, кожи… Спорили и лаялись о ценах. Вздыхали - что, мол. вот земля обильна и всего много, а торговля плоха, обширны боярские вотчины, а продавать из них нечего. На Черном море - татары, к Балтийскому не пробьешься, Китай далеко, на севере все держат англичане. Воевать бы моря, да не под силу.
К тому же мало поворотливы были русские люди. Жили по-медвежьи за крепкими воротами, за неперелазным тыном в усадьбах на Москве. В день отстаивали три службы. Четыре раза плотно ели, да спали еще днем для приличия и здоровья. Свободного времени оставалось немного: боярину - ехать во дворец, дожидаться, когда царю угодно потребовать от него службы, купцу - сидеть у лавки, зазывать прохожих, приказному дьяку - сопеть над грамотами.
Долго бы чесали бока, кряхтели и жаловались русские люди, но случилось неожиданное - подвалило счастье. Польский король Ян Собесский прислал в Москву великих послов говорить о союзе против турок. Ласково заговорили поляки, что нельзя же допустить, чтоб поганые турки мучили христиан, и православным русским нехорошо быть в мире с турецким султаном и ханом крымским. В Москве сразу поняли, что полякам туго и самое время с ними торговаться. Так и было: Польша в союзе с австрийским императором едва отбивалась от турок, с севера ей грозили шведы. У всех еще в памяти была опустошительная Тридцатилетняя война, когда пошатнулась Австрийская империя, обезлюдела Германия и Польша стала чуть ли не шведской вотчиной. Хозяевами морей оказались французы, голландцы, турки, а по всему балтийскому побережью - шведы. Ясно было, чего сейчас добивались поляки; чтоб охранять русскими войсками украинские степи от турецкого султана.
Царственные большие печати и государственных посольских дел сберегатель и наместник новгородский, князь Василий Васильевич Голицын, потребовал от поляков вернуть Киев. «Верните нам исконную царскую вотчину Киев с городками, тогда на будущий год пошлем войско на Крым воевать хана». Три с половиной месяца спорили поляки: «Нам лучше все потерять, чем отдать Киев». Русские не торопились, стояли на своем, прочли полякам все летописи с начала крещения Руси. И пересидели, переспорили.
Ян Собесский, разбитый турками в Бессарабии, плача, подписал вечный мир с Москвой и возвращение Киева с городками. Удача была велика, но и податься некуда, - приходилось собирать войско, идти воевать хана.
Напротив Охотного ряда, на голицынском дворе, было чисто и чинно. Жарко блестели, от крыши до земли, обитые медью стены дома. У входа на ковриках стояли два рослые мушкетера - швейцарцы, в железных шлемах и панцирях из воловьей кожи. Другие два охраняли сквозные золоченые ворота. С той их стороны толпа простого народа, шатающегося по Охотному ряду, глазела на сытые лица швейцарцев, на выложенный цветными плитами широкий двор, на пышную, всю в стеклах карету, запряженную рыжей четверней, на медно сияющий дом сберегателя, любовника царевны-правительницы.
Сам Василий Васильевич в эту несносную духоту сидел на сквозняке близ раскрытого окна и по-латински вел беседу с приезжим из Варшавы иноземцем де Невиллем. Гость был в парике и французском платье, какое только что стали носить при дворе Людовика Четырнадцатого. Василий Васильевич был без парика, но также во французском - в чулках и красных башмачках, в коротких бархатных штанах с лентами, - на животе и с боков из-под бархатной куртки выбивалось тонкое белье в кружевах. Бороду он брил, но усы оставил. На французском столике перед ним лежали свитки и тетради, латинские книги в пергаменте, карты и архитектурные чертежи. На стенах, обитых золоченой кожей, висели парсуны, или - по-новому - портреты, князей Голицыных и в пышной веницейской раме - изображение двоеглавого орла, державшего в лапах портрет Софьи. Французские - шпалерные и итальянские - парчовые кресла, пестрые ковры, несколько стенных часов, персидское оружие, медный глобус, термометр аглицкой работы, литого серебра подсвечники и паникадила, переплеты книг и на сводчатом потолке - расписанная золотом, серебром и лазурью небесная сфера - отражались многократно в зеркалах, в простенках и над дверями.
Гость с одобрительным любопытством поглядывал на сие наполовину азиатское, наполовину европейское убранство. Василий Васильевич, играя гусиным пером, положив ногу на ногу и великодушно улыбаясь, говорил (лишь иногда запинаясь в латинских словах и выговаривая их несколько на московский лад):
Поясню вам, господин де Невилль. Нашего государства основа суть два сословия: кормящее и служилое, сиречь - крестьянство и дворянство. Оба сии сословия в великой скудости обретаются, и оттого государству никакой пользы от них нет, ниже одно разорение. Великим было бы счастьем оторвать помещиков от крестьян, ибо помещик ныне, одной лишь корысти ради, без пощады пожирает крепостного мужика», и крестьянин оттого худ, и помещик худ, и государство худо…
Высокомысленные и мудрые слова, господин канцлер, - проговорил де Невилль. - Но как вы мечтаете выполнить сию трудную задачу?
Василий Васильевич, загораясь улыбкой, взял со стола тетрадь в сафьяне, писанную его рукой: «О гражданском житии или поправлении всех дел, иже надлежит обще народу…»
Великое и многотрудное дело, ежели бы народ весь обогатить, - проговорил он и стал читать из тетради: - «Многие миллионы десятин лежат в пустошах. Те земли надлежало бы вспахать и засеять. Скот умножить. Русскую худую овцу вывести и вместо нее обязать заводить аглицкую тонкорунную овцу. Ко всяким промыслам и рудному делу людей приохотить, давая от того им справедливую пользу. Множество непосильных оброков, барщин, податей и повинностей уничтожить и обложить всех единым поголовным, умеренным налогом. Сие возможно лишь в том размышлении, если всю землю у помещиков взять и посадить на ней крестьян вольных. Все прежде бывшие крепостные кабалы разрушить, чтобы впредь весь народ ни у кого ни в какой кабале не состоял, разве - небольшое число дворовых холопей…»
Господин канцлер, - воскликнул де Невилль, - история не знает примеров, чтоб правитель замышлял столь великие и решительные планы. (Василий Васильевич сейчас же опустил глаза, и матовые щеки его порозовели.) Но разве дворянство согласится безропотно отдать крестьянам землю и раскабалить рабов?
Взамен земли помещики получат жалованье. Войска будут набираться из одних дворян. Даточных рекрутов из холопов и тяглых людей мы устраняем. Крестьянин пусть занимается своим делом. Дворяне же за службу получат не земельную разверстку и души, а увеличенное жалованье, кое царская казна возьмет из общей земельной подати. Более чем вдвое должен подняться доход государства…
Мнится - слышу философа древности, - прошептал де Невилль.
Дворянских детей, недорослей, дабы изучали воинское дело, надобно посылать в Польшу, во Францию и Швецию. Надобно завести академии и науки. Мы украсим себя искусствами. Населим трудолюбивым крестьянством пустыни наши. Дикий народ превратим в грамотеев, грязные шалаши - в каменные палаты. Трусы сделаются храбрецами. Мы обогатим нищих. (Василий Васильевич покосился на окно, где по улице брел пыльный столб, поднимая пух и солому.) Камнями замостим улицы. Москву выстроим из камня и кирпича… Мудрость воссияет над бедной страной.
Не расставаясь с гусиным перышком, он покинул кресло, и ходил по коврам, и много еще необыкновенных мыслей высказал гостю:
Английский народ сам сокрушил несправедливые порядки, но в злобстве дошел до великих преступлений - коснулся главы помазанника… Боясь сих ужасов, мы жаждем блага равно всем сословиям. Ежели дворянство будет упираться нашим начинаниям, мы силой переломим их древнее упрямство…
Беседа была прервана. Ливрейный слуга, испуганно округлив глаза, подошел на цыпочках и шепнул что-то князю. Лицо Василия Васильевича стало напряженно серьезным. Де Невилль, заметив это, взял шляпу и начал откланиваться, пятясь к двери. За ним, так же кланяясь и округло, от сердца вниз, помахивая рукою в перстнях и кружевах, шел Василий Васильевич.
Я весьма огорчен и в сильнейшем отчаянии, господин де Невилль, что вы изволите так скоро покидать меня.
Оставшись один, он оглянул себя в зеркало и, торопливо стуча каблучками, прошел в опочивальню. Там на двуспальной кровати под алого шелка пологом, украшенным наверху страусовыми перьями, сидела, прислонясь виском к витому столбику, правительница Софья. Как всегда, она подъехала тайно в закрытой карете с черного хода.
Сонюшка, здравствуй, свет мой…
Она, не отвечая, подняла хмурое лицо, пристально зелеными мужичьими глазами глядела на Василия Васильевича. Он в недоумении остановился, не дойдя до кровати.
Беда какая-нибудь? - государыня…
Этой зимой Софья тайно вытравила плод. Пополневшее лицо ее, с сильными мускулами с боков рта, не играло уже прежним румянцем, - заботы, думы, тревоги легли на нем брезгливым выражением. Одевалась она пышно, все еще по-девичьи, но повадка ее была женская, дородная, уверенная. Ее мучила нужда скрывать любовь к Василию Васильевичу. Хотя об этом знали все до черной девки-судомойки и за последнее время вместо грешного и стыдного названия - любовник - нашлось иноземное приличное слово галант, - все же отравно, нехорошо было, - без закона, не венчанной, не крученной, - отдавать возлюбленному свое уже немолодое тело. Вот по этой бы весне со всей женской силой и сладкой мукой родила бы она… Люди заставили травить плод… Да и любовь ее к Василию Васильевичу была непокойная, не в меру лет: хорошо так любить семнадцатилетней девчонке, - с вечной тревогой, прячась, думая неотстанно, горя по ночам в постели. А иной раз и ненависть клубком подпирала горло, - ведь от него была вся мука, от него был затравленный плод… А ему - хоть бы что: утерся, да и в сторону…
Сидя в кровати, - широкая, с недостающими до полу ногами, горячо влажная под тяжелым платьем, - Софья неприветливо оглянула Василия Васильевича.
Смешно вырядился, - проговорила она, - что же это на тебе - французское? Кабы не штаны, так совсем бабье платье… Смеяться будут… (Она отвернулась, подавила вздох.) Да, беда, беда, батюшка мой… Радоваться нам мало чему…
За последнее время Софья все чаще приезжала к нему мрачная, с недоговоренными мыслями. Василий Васильевич знал, что близкие к ней две бабы-шутихи, весь день шныряя по закоулкам дворца, выслушивают боярские речи и шепоты и, как Софье отходить ко сну, докладывают ей обо всем.
Пустое, государыня, - сказал Василий Васильевич, - мало ли о чем люди болтают, не горюй, брось…
Бросить? - Она ногтями застучала по столбику кровати, зубы у нее понемногу зло открылись. - А знаешь - о чем в Москве говорят! Править, мол, царством мы слабы… Великих делов от нас не видно…
Василий Васильевич потрогал пальцем усы, пожал плечом. Софья покосилась на него: ох, красив, ох, мука моя… Да - слаб, жилы - женские… В кружева вырядился…
Так-то, батюшка мой… Книги ты читать горазд и писать горазд, мысли светлые, - знаю сама… А вчера после вечерни дядюшка Иван Михайлович про тебя говорил: «Читал, мол, мне Василий Васильевич из тетради про смердов, про мужиков, - подивился я: уж здоров ли головкой князюшка-то?» И бояре смеялись…
Как девушка, вспыхнул Василий Васильевич, из-под длинных ресниц метнул лазоревыми глазами.
Не для их ума писано!»
Да уж какие ни на есть, - умнее слуг нам не дадено… Сама терплю: мне бы вот охота плясать, как польская королева пляшет, или на соколиную охоту выезжать на коне, сидя бочком в длинной юбке. Молчу же… Ничего не могу, - скажут: еретичка. Патриарх и так уж мне руку сует как лопату.
Живем среди монстров, - прошептал Василий Васильевич.
Вот что тебе скажу, батюшка… Сними-ка ты кружева, чулочки, да надень епанчу походную, возьми в руки сабельку… Покажи великие дела…
Что?.. Опять разве были разговоры про хана?
У всех одно сейчас на уме - воевать Крым… Этого не минуть, голубчик мой. Вернешься с победой, тогда делай что хочешь. Тогда ты сильнее сильных.
Пойми, Софья Алексеевна, - нельзя нам воевать… На иное нужны деньги…
Иное будет после Крыма, - твердо проговорила Софья. - Я уж и грамоту заготовила: быть тебе большим воеводой. День и ночь буду тебя поминать в молитвах, все колени простою, все монастыри обойду пешая, сударь мой… Вернешься победителем, - кто тогда слово скажет? Перестанем скрываться от стыда… Верю, верю - бог нам поможет против хана. - Софья слезла с постели и глядела снизу вверх в его отвернутые глаза. - Вася, я тебе боялась сказать… Знаешь, что еще шепчут? «В Преображенском, мол, сильный царь подрастает… А царевна, мол, только зря трет спиной горностай…» Ты мои думы пожалей… Я нехорошее думаю. - Она схватила в горячие ладони его задрожавшую руку. - Ему уже пятнадцатый годок пошел. Вытянулся с коломенскую версту. Прислал указ - вербовать всех конюхов и сокольничих в потешные. А сабли да мушкеты у них ведь из железа… Вася, спаси меня от греха… В уши мне бормочут, бормочут про Димитрия, про Углич… Чай, грех ведь это? (Василий Васильевич выдернул руку из ее рук. Софья медленно, жалобно улыбнулась.) И то, я говорю, грех и думать о таких делах… То в старину было… Вся Европа узнает про твои подвиги. Тогда его бояться уж нечего, пусть балуется…
Нельзя нам воевать! - с горечью воскликнул Василий Васильевич. - Войска доброго нет, денег нет… Великие прожекты! - эх, все попусту! Кому их оценить, кому понять? Господи, хоть бы три, хоть бы два только года без войны…
Он безнадежно махнул кружевной манжетой… Говорить, убеждать, сопротивляться, - все равно - было без пользы.
Наталья Кирилловна ругала Никиту Зотова: «Да беги же ты за ним, да найди ты его, - со двора убежал чуть свет, лба не перекрестил, и куска во рту не было…»
Найти Петра не так-то было просто, - разве в роще где-нибудь начнется стрельба, барабанный бой, - значит там и царь: балуется с потешными. Никиту сколько раз брали в плен, привязывали к дереву, чтобы не надоедал просьбами - идти стоять обедню или слушать приезжего из Москвы боярина. Чтобы Никита не скучал у дерева, Петр приказывал ставить перед ним штоф водки. Таи понемногу Зотов стал привыкать к чарочке и уж, бывало, сам просился в плен под березу. Возвращаясь к Наталье Кирилловне сокрушенный, он разводил руками:
Силов нет, матушка государыня, не идет сокол-то наш…
Играть Петр был горазд - мог сутки без сна, без еды играть во что ни попало, было б шумно, весело, потешно, - стреляли бы пушки, били барабаны. Потешных солдат из царских конюхов, сокольничих и даже из юношей изящных фамилий было у него теперь человек триста. С ними он ходил походами по деревням и монастырям вокруг Москвы. Иных монахов пугали до полусмерти: полуденный зной, когда на березе не шелохнется листок, лишь грузно гудят пчелы под липами и одолевает дремота, из лесочка вдруг с бесовскими криками выкатываются какие-то в зеленых кафтанах, видом - не русские, и бум-тарарах - бьют из пушек деревянными ядрами в мирные монастырские стены. И еще страшнее монахам, когда узнавали в длинном, вымазанном в грязи и пороховой копоти, беспокойном вьюноше - самого царя.
Служба в потешном войске была тяжелая - ни доспать, ни доесть. Дождь ли, зной ли несносный, - взбредет царю - иди, шут его знает куда и зачем, пугать добрых людей. Иной раз потешных будили среди ночи: «Приказано обойти неприятеля. Переправляться вплавь через речку…» Некоторые и тонули в речках по ночному времени.
За леность или за нети, - если кто, соскучась без толку шагать по дорогам, сказывался в нетях, хотел бежать домой, - таких били батогами. В последнее время приставили к войску воеводу, или - по-новому - генерала, - Автонома Головина. Человек он был гораздо глупый, но хорошо знал солдатскую экзерцицию и навел строгие порядки. При нем Петр, вместо беспорядочного баловства, стал не шутя проходить военную науку в первом батальоне, названном Преображенским.
Франц Лефорт не состоял у Петра на должности, - так как был занят по службе в Кремле, - но часто приезжал верхом к войску и давал советы, как что устроить. Через него взяли на жалованье иноземца капитана Федора Зоммера для огнестрельного и гранатного боя и тоже произвели в генералы. Из Пушкарского приказа доставили шестнадцать пушек, и тогда стали учить потешных стрелять чугунными бомбами, - учили строго: Федор Зоммер даром жалованье получать не хотел. Было уже не до потехи. Много побили в полях разного скота и перекалечили народу.
Иноземцы на Кукуе часто разговаривали о молодом царе Петре. Собираясь по вечерам на посыпанной песочком площадке, - среди подстриженных деревьев, - они похлопывали ладонями по столикам:
Эй, Монс, кружечку пива!
Монс, в вязаном колпаке, в зеленом жилете, выплывал из освещенной двери аустерии, неся по пяти глиняных кружек в каждой руке. Над кружкой - шапка пены. Вечер тих и приятен. Высыпают звезды в русском небе, не столь, правда, яркие, пышные, как в Тюрингии, или Бадене, или Вюртемберге, - но жить можно не плохо и под русскими звездами.
Монс! Расскажи-ка нам, как у тебя в гостях был царь Петр.
Монс присаживался за стол к доброй компании, отхлебывал из чужой кружки и, подмигнув, рассказывал:
Царь Петр очень любопытный человек. Он узнал о замечательном музыкальном ящике, который стоит в моей столовой. Отец моей жены купил этот ящик в Нюрнберге…
О да, мы все знаем твой прекрасный ящик, - подтверждали слушатели, взглянув друг на друга и помотав висячими трубками.
Я немного испугался, когда однажды в мою столовую вошли Лефорт и царь Петр. Я не знал, как мне нужно поступать… В таком случае русские становятся на колени. Я не хотел. Но царь сейчас же спросил меня: «Где твой ящик?» Я ответил: «Вот он, ваше помазанное величество». Тогда царь сказал: «Иоганн, не зови меня ваше помазанное величество, мне это надоело дома, но зови меня, как будто я твой друг». И Лефорт сказал: «О да, Монс, мы все будем звать его - герр Петер». И мы втроем долго смеялись этой шутке. После этого я позвал мою дочь Анхен и велел ей завести ящик. Обыкновенно мы заводим его только раз в году, в сочельник, потому что это очень ценный ящик. Анхен посмотрела на меня - и я сказал: «Ничего, заводи». И она завела его, - кавалеры и дамы танцевали, и птички пели. Петер удивился и сказал: «Я хочу посмотреть, как он устроен». Я подумал: «Пропал музыкальный ящик». Но Анхен - очень умная девочка. Она сделала красивый поклон и сказала Петеру, и Лефорт перевел ему по-русски. Анхен сказала: «Ваше величество, я тоже умею петь и танцевать, но, увы, если вы пожелаете посмотреть, что внутри у меня, отчего я пою и танцую, - мое бедное сердце наверное после этого будет сломано…» Переведя эти слова, Лефорт засмеялся, и я громко засмеялся, и Анхен смеялась, как серебряный колокольчик. Но Петер не смеялся, - он покраснел, как бычья кровь, и глядел на Анхен, будто она была маленькой птичкой. И я подумал: «О, у этого юноши сидит внутри тысяча чертей». Анхен тоже покраснела и убежала со слезами на своих синих глазах…
Монс засопел и отхлебнул из чужой кружки. Он чудно и трогательно умел рассказывать истории. Приятный ночной ветерок шевелил кисточки на вязаных колпаках у собеседников. В освещенной двери показалась Анхен, подняла невинные глаза к звездам, счастливо вздохнула и исчезла. Раскуривая трубки, посетители говорили, что бог послал Иоганну Монсу хорошую дочь. О, такая дочь принесет в дом богатство. Бородатый и красный, могучего роста кузнец, Гаррит Кист, голландец, родом из Заандама, сказал:
Я вижу, - если с умом взяться за дело, - из молодого царя можно извлечь много пользы.
Старый Людвиг Пфефер, часовщик, ответил ему:
О нет, на это плохая надежда. У царя Петра нет силы… Правительница Софья никогда не даст ему царствовать. Она - жестокая и решительная женщина… Теперь она собирает двести тысяч войска воевать крымского хана. Когда войско вернется из Крыма, я не поставлю за царя и десяти пфеннигов…
Напрасно вы так рассуждаете, Людвиг Пфефер, - ответил ему Монс, - не раз мне рассказывал генерал Теодор фон Зоммер, который недавно был просто - Зоммер… (Монс раскрыл рот и захохотал, и все засмеялись его шутке.) Не раз он мне говорил: «Погодите, дайте нам год или два сроку, у царя Петра будет два батальона такого войска, что французский король или сам принц Морис Саксонский не постыдятся ими командовать…» Вот что сказал Зоммер…
О, это хорошо, - проговорили собеседники и значительно переглянулись.
Такие беседы бывали по вечерам на подметенной площадке перед дверью аустерии Иоганна Монса.
В сводчатых палатах Дворцового приказа - жара, духота, - топор вешай. За длинными столами писцы, свернув головы, свесив волосы на глаза, скрипят перьями. В чернилах - мухи. На губы, на мокрые носы липнут мухи. Дьяк наелся пирогов, сидит на лавке, в дремоте. Писец, Иван Басков, перебеляет с листа в книгу:
«…по указу великих государей сделано немецкое платье в хоромы к нему, великому государю, царю и великому князю Петру Алексеевичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, а к тому делу взято товаров у генерала у Франца Лефорта: две цевки золота, - плачено один рубль, 13 алтын, 2 деньги, да девять дюжин пуговиц по шести алтын дюжина, да к исподнему кафтану - 6 дюжин пуговиц по 2 алтына, 4 деньги дюжина, да щелку и полотна на 10 алтын, да накладные волосы - три рубля…»
Дунув на муху, Васков поднял осовелые веки.
Слышь, Петруха, а «волосы накладные» как писать - с прописной буквы али с малой?
Напротив сидящий подьячий, подумав, ответил:
Пиши с малой.
Волос у него, что ли, нет своих, у младшего государя-то?
А ты - смотри - за такие слова…
Нагнув голову влево, чтобы ловчее писать, Васков тихо закис от смеха, - уж очень чудно казалось ему, что государю в немецкой слободе от немок покупают волосы, платят три рубля за такую дрянь.
Петруха, куда же он эти волосы навесит?
На это его государева воля, - куда захочет, туда и навесит. А будешь еще спрашивать, дьяку пожалуюсь…
Дьяка тоже одолели мухи. Вынув шелковый платок, помахал он вокруг себя, вытер лицо и козлиную бороду.
Э-эй, спите! - лениво прикрикнул он. - Разве вы писцы, разве вы подьячие? Все бы вам даром жрать казенные деньги. Страху нет на вас, бога забыли, шпыни ненадобные… Вот выдеру весь приказ батогами, - будете знать, как работать с бережением… И чернил на вас не напасешься, и бумаги прорва… Гром вас порази, племя иродово…
Вяло махнув платком, дьяк опять задремал. Скучное настало время - ни челобитчиков, ни даров. Москва опустела, - стрельцы, дети боярские, помещики все ушли в поход, в Крым. Только - мухи да пыль, да мелкие казенные дела.
Петруха, квасу бы сейчас выпить! - проговорил Васков и, оглянувшись на дьяка, потянулся, вывернулся, так, что гнилой кафтанец треснул у него под мышками. - Вечером пойду к одной вдове, вот напьюсь квасу. - Мотнув башкой, он опять принялся писать:
«…по указу в.г.ц. и в.к. Петра Алексеевича всея В. и М. и Б. Р. самодержца велено прислать в Село Коломенское к нему в.г.ц. и в.к. всея В. и М. и Б. Р. самодержцу стряпчих конюхов - Якима Воронина, Сергея Бухвостова, Данилу Картина, Ивана Нагибина, Ивана Иевлева, Сергея Черткова да Василия Бухвостова. Упомянутых стряпчих конюхов ведено взять наверх в потешные пушкари и учинить им оклады - денег по пяти рублев человеку, хлеба по пяти четвертей ржи, овса тож…»
Петруха, вот людям счастье…
Кто еще разговаривает, э-эй, кобели стоялые, - в полусне пригрозил дьяк.
Немецкое платье и парик принял под расписку стольник Василий Волков и с бережением отнес в государеву спальню. Еще только светало, а Петр уже вскочил с лавки, где спал на кошме под тулупчиком. За парик он схватился за первое, примерил, - тесно! - хотел ножницами резать свои темные кудри, - Волков едва умолил этого не делать, - все-таки добился - напялил парик и ухмыльнулся в зеркало. Руки он в этот раз вымыл мылом, вычистил грязь из-под ногтей, торопливо оделся в новое платье, Подвязал, как его учил Лефорт, шейный белый платок и на бедра, поверх растопыренного кафтана, шелковый белый же шарф. Волков, служа ему, дивился: не в обычае Петра было возиться с одеждой. Примеряя узкие башмаки, он заскрежетал зубами. Вызвали дворового, Степку Медведя, рослого парня, чтобы разбить башмаки, - Степка, вколотив в них ножищи, бегал по лестницам, как жеребец. В девять часов (по новому счету времени) пришел Никита Зотов - звать к ранней обедне. Петр ответил нетерпеливо:
Скажи матушке, - у меня-де государственное дело неотложное… Один помолюсь. Да - вот что - сам-то возвращайся, да рысью, слышь…
Он вдруг закинул голову и засмеялся, как всегда, будто вырывая из себя смех. Никита понял, что царь опять придумал какую-нибудь шутку, которым изрядно учили его в немецкой слободе. Но - кротко покорился, убежал в мягких сапожках и скоро вернулся, сам зная, что - себе на горе. Так и вышло. Петр, вращая глазами, приказал ему:
Поедешь великим послом от еллинского бога Бахуса - бить челом имениннику.
Слушаю, государь Петр Алексеевич, - истово ответил Зотов. Тут же, как было указано, надел он на себя вывернутую заячью шубу, на голову - мочалу, поверх венок из банного веника, в руки взял чашу. Чтобы не было лишних разговоров с матушкой, Петр вышел из дворца черным ходом и побежал на конюшенный двор. Там вся дворня со смехом ловила четырех здоровенных кабанов. Петр кинулся помогать, кричал, дрался, суетился. Кабанов поймали, на лежачих надели шлеи, впрягли в золотую низенькую карету на резных колесах (жениховский подарок покойного Алексея Михайловича; ее Наталья Кирилловна приказывала беречь пуще глаза). Конюшенный дьяк с трясущимися губами глядел на такое разорение и бесчинство. Под свист и хохот дворни в карету впихнули Никиту Зотова. Петр сел на козлы, Волков, при шпаге и в треугольной шляпе, пошел впереди, кидая кабанам морковь и репу. Конюха с боков стегали кнутами. Поехали на Кукуй.
У ворот слободы их встретила толпа иноземцев. «Хорошо, хорошо, очень весело, - закричали они, хлопая в ладоши, - можно лопнуть от смеха». Петр, красный, с сжатым ртом, со злым лицом, вытянувшись, сидел на козлах. Сбегалась вся слобода. Хохотали, держась за бока, указывали пальцами на царя и на мочальную голову в карете - полумертвого от страха Зотова. Свиньи дергали в разные стороны, спутали сбрую. Внезапно Петр вырвал у конюха кнут и бешено застегал по свиньям. Завизжав, они понесли карету… Кого-то сбили с ног, кто-то попал под колеса, женщины хватали детей. Петр, стоя, все стегал, - багровый, с раздутыми ноздрями короткого носа. Круглые глаза его были красны, будто он сдерживал слезы.
У Лефортова двора конюха кое-как сбили свиную упряжку, своротили в раскрытые ворота. По двору бежал именинник - Лефорт, махая тростью и шляпой. За ним - пестро разодетые гости. Петр неуклюже соскочил с козел и за воротник вытащил из кареты Зотова. Все еще бешено глядя в глаза Лефорту, будто боясь увидеть в толпе кого-то, - проговорил задыхающимся голосом:
Мейн либер генерал, привез великого посла с великим виватом от еллинского бога Бахуса… - Крупный пот выступил на лице его, облизнул губы и, все еще глядя в глаза, с трудом: - Мит херцлихен грус… Сиречь, бьет челом… Свиней и карету в подарок шлет… - Все еще судорожно держа Зотова, шепотом: - Вались на колени, кланяйся…
Прекрасный, в розовом бархате, в кружевах, напудренный и надушенный Лефорт все сразу понял… Подняв высоко руки, захлопал в ладоши, залился веселым смехом и, поворачиваясь то к Петру, то к гостям, сказал:
Вот прекрасная шутка, - веселее шутки не приходилось видеть… Мы думали поучить его забавным шуткам, но он поучит нас шутить. Эй, музыканты, марш в честь бахусова посла…
За кустами сирени ударили барабаны и литавры, заиграли трубы. У Петра опустились плечи, сошла багровая краска с лица. Закинувшись, он шумно засмеялся. Лефорт взял его под руку. Тогда Петр обежал глазами гостей и увидел Анхен, - она улыбалась ему блестящими зубками, По плечи голая, точно высунулась навстречу ему из пышного, как роза, платья.
Опять дикое смущение схватило его за горло. Он шел впереди гостей, рядом с Лефортом, к дому, по-журавлиному поднимая ноги. На площадке у крыльца стояли песельники в пунцовых русских рубашках. Они хватили с присвистом плясовую. Один, синеглазый, наглый, выскочил и с приговором: «Ай, дуду-дуду-дуду», - пошел вприсядку, отбивая подковками дробь, щелкая ладонями по песку, с перевертом, с подлетом, завертелся юлой: «И - эх - ты!»
Ай да Алексашка!
Скрипка, альты, гобои и литавры играли на хорах старые немецкие песни, русские плясовые, церемонные менуэты, веселые англезы. Табачный дым клубился в лучах, бивших сквозь круглые окошки двухсветной залы. Захмелевшие гости отпускали такие словечки, что девицы вспыхивали, как зори, румяные красавицы с пышными, как бочки, фижмами и тяжелыми шлепами, хохотали, как сумасшедшие. В первый раз Петр сидел за столом с женщинами. Лефорт поднес ему анисовой. В первый раз Петр попробовал хмельного. Анисовая полилась пламенем в жилы. Он глядел на смеющуюся Анхен. От музыки в нем все плясало, шея раздувалась. Стиснув челюсти, он ломал в себе еще темные ему, жестокие желания. Не слышал, что за шумом кричали гости, протягивая к нему стаканы… У Анхен лукаво сверкали зубы, она не сводила с него прельстительных глаз…
Пир все тянулся, будто день никогда не кончится. Часовщик Пфефер сунул длинный, как морковь, нос в табакерку и принялся чихать, сорвав с себя парик, взмахивал им над лысым черепом. Умора, как это было смешно! Петр раскачивался, опрокидывая длинными руками посуду вокруг себя. Руки до того казались длинны, - стоит потянуться через стол, и можно запустить пальцы в волосы Анхен, сжать ее голову, губами испытать ее смеющийся рот… И опять у него раздувалась шея, тьма застилала глаза.
Когда солнце склонилось за мельницы и в раскрытые окна повеяло прохладой, Лефорт подал руку восьмипудовой мельничихе, фрау Шимельпфениг, и пошел с нею в менуэте. Округло поводя рукой, он встряхивал обсыпанными золотой пудрой локонами, приседал и кланялся, томно закатывал глаза. Фрау Шимельпфениг, удовлетворенная и счастливая, плыла в огромных юбках, как сорокапушечный корабль, разукрашенный флагами. За этой парой двинулись все гости из залы в огород, где в клумбах были выведены цветами вензеля именинника, кусты и деревца перевязаны бантами с цветами из золотой и серебряной бумаги и дорожки разделены шахматными квадратами…
После менуэта завели веселый контрданс. Петр стоял в стороне, грыз ноготь. Несколько раз дамы, низко присев перед ним, приглашали танцевать. Он мотал головой, бурча: «Не умею, нет, не могу…» Тогда фрау Шимельпфениг, сопровождаемая Лефортом, подала ему букет, - это означало, что его выбирали в короли танцев. Отказаться было нельзя. Он покосился на веселые, но твердые глаза Лефорта и судорожно схватил даму за руку. Лефорт на цыпочках вывернутых ног помчался к Анхен и стал с ней напротив Петра для фигуры контрданса. Анхен, держа в опущенных руках платочек, глядела, точно просила о чем-то. Оглушительно звякнула медь литавров, бухнул барабан, запели скрипки, трубы, веселая музыка понеслась в вечереющее небо, пугая летучих мышей.
И опять, как давеча со свиньями, у него все сорвалось, стало жарко, безумно. Лефорт кричал:
Фигура первая! Дамы наступают и отступают, кавалеры крутят дам!
Схватив фрау Шимельпфениг за бока, Петр завертел ее так, что роба, шлеп и фижмы закрутились вихрем. «Ох, мейн готт!» - только ахнула мельничиха. Оставив ее он заплясал, точно сама музыка дергала его за руки и ноги. Со сжатым ртом и раздутыми ноздрями, он выделывал такие скачки и прыжки, что гости хватались за животы, глядя на него.
Третья фигура, - кричал Лефорт, - дамы меняют кавалеров!
Прохладная ручка Анхен легла на его плечо. Петр сразу поджался, буйство затихло. Он мелко дрожал. И ноги уже сами несли его, крутясь вместе с легкой, как перышко, Анхен. Между деревьями перебегали огоньки плошек, зажигаемых пороховой нитью. Сердито шипя, взвилась ракета. Два огненных шнурочка отразились в глазах Анхен.
Со всех концов сада поднимались ракеты. Завертелись огненные колеса, засветились транспаранты. Как пушки, лопались бураки, трещали швермеры, сыпались искряные фонтаны. Сумерки затягивало пороховым дымом. Не сон ли то привиделся в тоскливой скуке Преображенского дворца. Мимо скачками с высокой, как солдат, дамой пронесся дебошан Лефорт. «Купидон стрелами пронзает сердца!» - крикнул он Петру. От разгоряченной от танцев Анхен пахло свежей прелестью. «Ах, Петер, я устала», - еще тоньше простонала она, повисая на его руке. Над головами разорвался швермер, огненные змеи осветили осунувшееся от усталости чудное лицо девушки. Не зная, как это делается, Петр обхватил ее за голые плечи, зажмурился и почувствовал влажное прикосновение ее губ. Но они только скользнули. Анхен вырвалась из рук. С бешеной трескотней разорвались сотни змеек. Анхен исчезла. Из облака дыма вылезла заячья шуба и мочальная голова бахусова посла. Вконец пьяный, Никита Зотов, все еще с чашей в руке, брел, бормоча всякую чушь… Остановился, зашатался.
Сынок, выпей, - и подал Петру чашу. - Пей, все равно пропали мы с тобой… Душу погубили, оскоромились. Пей до дна, твое царское величество, всея Великия и Малыя…
Он хотел погрозить кому-то и повалился в куст. Петр бросил выпитую чашу. Радость крутилась в нем фейерверочным колесом.
Анхен! - крикнул он. Побежал…
Освещенные окна дома, огоньки плошек, транспаранты поплыли кругом. Он схватился за голову, широко раздвинул ноги.
Идем, я покажу, где она, - проговорил сзади в ухо вкрадчивый голос. Это был песельник в пунцовой рубахе, Алексашка Меньшиков с пронзительными глазами. - Девка домой пошла…
Молча Петр побежал за ним куда-то в темноту. Перелезли через забор, нарвались на собак, через изгороди, выскочили на площадь к мельнице перед аустерией. Наверху светилось длинное окошко. Алексашка - шепотом:
Она там. - И бросил в стекло песком. Окно раскрылось, высунулась Анхен, - на плечах платок, вся голова в рожках из бумаги.
Кто там? - спросила тоненько, вгляделась, увидела Петра, затрясла головой: - Нельзя… Идите спать, герр Петер…
Еще милее была она в этих рожках. Захлопнула окно и опустила кружевную занавеску. Свет погас.
Сторожится девка, - прошептал Алексашка. Вгляделся и, крепко обняв Петра за плечи, повел к лавке. - Ты сядь-ка лучше… Я лошадей приведу. Верхом-то доедешь?
Когда он вернулся, ведя в поводу двух оседланных лошадей, Петр все так же сутуло сидел, положив стиснутые кулаки на колени. Алексашка заглянул ему в лицо:
Ты выпил, что ли? - Петр не ответил. Алексашка помог ему сесть в седло, легко вскочил сам и, придерживая его, шагом выехал из слободы. Над лугами стелился туман. Пышно раскинулись осенние звезды. В Преображенском уже кричали, петухи. Ледяная рука Петра, вцепившись в Алексашкино плечо, застыла, как неживая. Около дворца он вдруг выгнул спину, стал закидываться, ухватил Алексашку за шею, прижался к нему. Лошади остановились. У него свистело в груди, и кости трещали.
Держи меня, держи крепче, - хриповато проговорил он. Через небольшое время руки его ослабли. Вздохнул со стоном: - Поедем… Не уходи только… Ляжем вместе…
У крыльца подскочил Волков.
Государь! Да, господи… А мы-то…
Подбежали стольники, конюхи. Петр сверху пхнул ногой в эту кучу, слез сам и, не отпуская Алексашку, пошел в хоромы. В темном переходе закрестилась, зашуршала старушонка, - он толкнул ее. Другая, как крыса, шмыгнула под лестницу.
Постылые, шептуньи, чтоб вас разорвало, - бормотал он.
В опочивальне Алексашка разул его, снял кафтан. Петр лег на кошму, велел Алексашке лечь рядом. Прислонил голову ему к плечу. Помолчав, сказал:
Быть тебе постельничим… Утром скажешь дьяку, - указ напишет… Весело было, ах, весело… Мейн либерготт.
Спустя немного времени он всхлипнул по-ребячьи и заснул.
Первое послание Петра, полное название «Первое соборное послание святого апостола Петра» книга Нового Завета. Послание Иакова, Иуды, два послания Петра и три Иоанна называют соборными посланиями, так как они, в отличие от посланий апостола… … Википедия
Приветствие. Петр прославляет Бога за живую надежду чрез Иисуса Христа на нетленное наследство. В этой надежде вы радуетесь в испытаниях. Будьте святы, как искупленные драгоценною Кровию Христа …
Петр, Апостол Иисуса Христа, пришельцам, рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии, избранным, 1Пет.2:9 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
К сему то спасению относились изыскания и исследования пророков, которые предсказывали о назначенной вам благодати, Быт.49:10 Дан.2:44 Дан.9:24 Мат.13:17 2Пет.1:21 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Исследывая, на которое и на какое время указывал сущий в них Дух Христов, когда Он предвозвещал Христовы страдания и последующую за ними славу. Пс.21:7 Ис.53:3 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Им открыто было, что не им самим, а нам служило то, что ныне проповедано вам благовествовавшими Духом Святым, посланным с небес, во что желают проникнуть Ангелы. Еф.3:10 1Тим.3:16 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Посему, (возлюбленные), препоясав чресла ума вашего, бодрствуя, совершенно уповайте на подаваемую вам благодать в явлении Иисуса Христа. Лук.12:35 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Как послушные дети, не сообразуйтесь с прежними похотями, [бывшими] в неведении вашем, Деян.17:30 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Но, по примеру призвавшего вас Святого, и сами будьте святы во всех поступках. Лук.1:75 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Ибо написано: «будьте святы, потому что Я свят». Лев.11:44 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
И если вы называете Отцем Того, Который нелицеприятно судит каждого по делам, то со страхом проводите время странствования вашего, Втор.10:17 … Библия. Ветхий и Новый заветы. Синодальный перевод. Библейская энциклопедия арх. Никифора.
Книги
- , В. Суханов. Исагогическия сведения Репринтное издание по технологии print-on-demand с оригинала Воспроизведено в оригинальной авторской орфографии издания 1814 года (издательство`Центральная типография,…
- Первое соборное послание св. ап. Петра. часть 1 , В. Суханов. Эта книга будет изготовлена в соответствии с Вашим заказом по технологии Print-on-Demand. Исагогическия сведения Репринтное издание по технологии print-on-demand с оригинала Воспроизведено в…
Апостол продолжает общий призыв к святости, подкрепляя его несколькими доводами, взятыми из того факта, что основанием, на котором устрояются христиане, является Иисус Христос, а также из тех духовных благословений и привилегий, какие они имеют в Нем. Слово Божие рекомендуется в качестве средства для достижения святости, а все качества, не соответствующие ему, осуждаются, ст. 1-12. Даются конкретные указания относительно повиновения властям, о подчинении рабов господам, о терпении в страданиях за добрые дела в подражание Христу, ст. 13-25.
Стихи 1-3 . Святой апостол призывал к взаимной любви и показал превосходство Слова Божиего, назвав его нетленным семенем, живым и пребывающим в век. Продолжая свою тему, он очень уместно переходит к следующему важному увещанию: Итак, отложивши всякую злобу и всякое коварство и лицемерие и зависть и всякое злословие... Это такие грехи, которые разрушают любовь и препятствуют эффективному воздействию слова и, как следствие, -нашему возрождению.
I. Апостол советует отложить, или совлечь с себя, всякое зло, как откладывается обычно старая негодная одежда: «Отбросьте ее с отвращением и никогда больше не надевайте».
1. Должны быть отложены, или отвергнуты, следующие грехи:
(1) Злоба. Под ней можно понимать вообще любой вид зла, Иак 1:21; 1Кор 5:8. Но в более узком смысле слова, злоба есть гнев, что гнездится в сердце глупых, гнев укоренившийся и разросшийся, сдерживаемый до времени, пока он не толкнет человека к злым замыслам, злым поступкам или к наслаждению злом, постигшим другого.
(2) Коварство, или обман словами. Оно включает в себя лесть, фальшь, обман, то есть искусное надувательство, рассчитанное на невежество или слабость другого, с целью повредить ему.
(3) Лицемерие. Это слово, приведенное здесь во множественном числе (в англ. тексте -Прим. переводчика), охватывает все виды лицемерия. В области религии лицемерие - это притворное благочестие. В общественной жизни – притворная дружба, часто встречающаяся между людьми, которые делают прекрасные комплименты, а сами не верят в них, дают обещания, но не намерены их исполнять, или притворяются друзьями, в то время как в сердце таят злобу.
(4) Зависть. Это огорчение, вызываемое благоденствием другого, его способностями, процветанием, славой или успехами в труде.
(5) Злословие. Это поношение, высказывание, направленное против кого-либо, позорящее его; в 2Кор 12:20 и Рим 1:30 это слово переведено как клевета.
2. Отсюда мы видим, что:
(1) Самые лучшие христиане нуждаются в предостережении против наихудших грехов, таких как злоба, лицемерие, зависть. Они освящены лишь частично и все еще подвержены искушениям.
(2) Самое лучшее наше служение Богу будет неугодно Ему и бесполезно для нас, если мы недобросовестны в исполнении своего долга перед людьми. Грехи, перечисленные здесь, являются нарушениями заповедей второй скрижали. Они должны быть отложены, иначе мы не сможем воспринимать слово Божие как должно.
(3) Поскольку сказано всякая злоба, всякое коварство, то запомним, что даже один неотложенный грех будет помехой для нашего духовного роста и вечного благоденствия.
(4) Злоба, зависть, коварство и злословие обычно идут параллельно. Злословие - это признак того, что злоба и коварство гнездятся в сердце; любое сочетание этих грехов препятствует нам получать пользу от Слова Божиего.
II. Апостол, подобно мудрому врачу, предписав очищение от порочных наклонностей, затем дает им указания о здоровом и регулярном питании, чтобы с его помощью они могли возрастать. Их долг, призывает апостол, состоит в том, чтобы возлюбить слово Божие, названное здесь словесным молоком, под которым следует понимать пищу, пригодную для души, питающую и укрепляющую душу, а не тело. Словесное молоко должно быть чистым, без всяких человеческих примесей, часто искажающих слово Божие, 2Кор 2:17. Как они должны возлюбить это чистое словесное молоко: Как новорожденные младенцы... Он напоминает им об их возрождении. Новая жизнь требует соответствующей пищи. Будучи новорожденными, они должны желать словесного молока. Младенцы любят обычное молоко, испытывают частое и сильное влечение к нему, возникающее из нетерпеливого чувства голода, и прилагают большие старания, на какие только они способны. Таким должно быть у христианина влечение к Слову Божиему, это необходимо, для того чтобы посредством его возрастать и совершенствоваться в благодати и познании нашего Господа и Спасителя, 2Пет 3:18. Запомним:
1. Сильное тяготение и любовь к Слову Божиему являются верным признаком рождения свыше. Если человек тянется к Слову Божиему, как младенец к молоку, это доказывает, что он возрожденный. Это самый начальный, но тем не менее верный признак.
2. Цель и желание каждого христианина -возрастать и совершенствоваться в мудрости и благодати; все духовные средства предназначены для назидания и совершенствования. Слово Божие, используемое правильно, не оставляет человека таким, каким находит его, но совершенствует и делает лучше.
III. Петр добавляет аргумент, основанный на их собственном опыте: Ибо вы вкусили, что благ Господь, ст. 3. Апостол не выражает ни малейшего сомнения относительно этих искренних христиан, но утверждает, что они вкусили благость Божию, и исходя из этого рассуждает с ними. «Вы должны отложить эти отвратительные грехи, ст. 1; вы должны возлюбить слово Божие и посредством него возрастать, поскольку вы вкусили, что наш Господь благ». Следующий стих показывает, что Господь, упоминаемый здесь, есть Господь Иисус Христос. Отсюда мы познаем:
1. Наш Господь Иисус Христос весьма благ к Своему народу. Он бесконечно добр в Самом Себе, очень доброжелателен, щедр и милостив к несчастным грешникам; Он сострадателен и добр к недостойным; Он имеет в Себе полноту благодати.
2. Благость нашего Искупителя лучше всего познается путем вкушения ее на опыте. Вкушаемое необходимо воспринимать непосредственно органом вкуса; мы можем на расстоянии видеть, слышать и обонять, но вкушать на расстоянии не можем. Чтобы вкусить, как благ Христос, на своем собственном опыте, необходимо верою соединиться с Ним, и тогда мы будем каждый день вкушать Его благость в Его попечении о нас во всех наших духовных нуждах, страхах и искушениях, в Его Слове и в поклонении Ему.
3. В этой жизни даже самые лучшие из слуг Божиих могут лишь вкушать от благости Христа. Вкусить - это значит немного попробовать, это не полный глоток, полностью не удовлетворяет. Так обстоит и с утешениями Божиими в этой жизни.
4. Слово Божие -это главный инструмент, посредством которого Бог открывает и передает Свою благодать людям. Питающиеся чистым словесным молоком вкушают и познают на опыте Божию благодать. Общаясь с Его Словом, мы должны всегда стремиться более и более понимать и познавать на опыте Его благодать.
Стихи 4-12 . I. В этом разделе апостол дает нам представление об Иисусе Христе, как о живом камне; и хотя для своенравного ума или неверующего это сравнение может показаться грубым, однако для иудеев оно должно было выглядеть очень изящным и правильным, так как их религия была тесно связана с величественным храмом и они хорошо понимали пророческий язык, на котором Мессия назывался камнем, Ис 8:14; 28:16.
1. В этом метафорическом описании Иисус Христос называется камнем, что означает Его непреодолимую силу и бесконечную продолжительность Его бытия, а также учит Его слуг, что для них Он является защитой и охраной, основанием, на котором они созидаются, а для Его врагов - камнем преткновения. Он живой камень, имеющий вечную жизнь в Самом Себе и являющийся начальником жизни для всех Его детей. Честь и уважение, оказываемые Ему Богом и человеком, очень различны. Люди Его не признали, Его соотечественники иудеи и большинство рода человеческого отвергли, но Бог избрал Его, отделил и предназначил быть основанием Церкви (как и в гл 1:20);
Он является драгоценным, то есть Лицом, достойным наивысшей чести, избраннейшим, как в Самом Себе, так и по оценке Бога и по мнению всех верующих в Него. К описанному таким образом Христу мы должны приступать: Приступая к Нему; не приближаясь в смысле пространственного перемещения, ибо это невозможно после Его вознесения, а путем веры, посредством чего мы вначале присоединяемся к Нему, а впоследствии сближаемся с Ним. Запомним:
(1) Иисус Христос является краеугольным камнем всех наших надежд и нашего блаженства. Он дает истинное познание о Боге (Мф 11:27), через Него мы имеем доступ к Отцу (Иоан 14:6) и становимся сопричастниками всех духовных благословений, Еф 1:3.
(2) Люди, в большинстве своем не признают и отвергают Христа, пренебрегают Им, не любят Его, противятся Ему, о чем свидетельствуют Писание и жизненный опыт, Ис 53:3.
(3) Но хотя неблагодарный мир и отвергает Христа, однако Он избран Богом и драгоценен в Его глазах. Он избран и поставлен Господом Вселенной, Главой Церкви, Спасителем Своих людей и Судией мира. Он драгоценен превосходством Своей природы, достоинством Своего дела и славой Своего служения.
(4) Ожидающие милости от этого благого Искупителя должны приступать к Нему; это акт, совершаемый нами, хотя и с помощью благодати Божией, - акт души, а не тела, -это реальное усилие, а не бесплодное желание.
2. Описав Христа как основание, далее апостол говорит о надстройке, о материалах, воздвигаемых на Нем: И сами, как живые камни, устраните из себя.., ст. 5. Апостол прославляет перед рассеянными евреями христианскую Церковь и ее устройство. Они, естественно, могли возразить, что христианская Церковь не имела ни такого великолепного храма, ни такого многочисленного священства, как иудеи; что христианское домостроительство было скромным, его служение и жертвы не сопровождались той торжественностью и тем великолепием, какие были известны в эпоху иудейского домостроительства. На это апостол отвечает, что христианская Церковь - более прекрасное строение, чем иудейский храм, это живой храм, построенный не из мертвого материала, но из живых частей. Христос, фундамент, - камень, имеющий в Себе жизнь. Христиане - тоже живые камни, они составляют духовный дом и являются святым священством; хотя они не приносят кровавых жертв животных, однако их жертвы лучше и более угодны Богу; они также имеют жертвенник для приношения своих жертв, ибо приносят духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом. Запомним:
(1) Все искренние христиане носят в себе принцип духовной жизни, сообщаемый им от Христа, их Главы; поэтому как Он называется живым камнем, так и они называются живыми камнями, они не мертвые по преступлениям и грехам, но живые для Бога через возрождение и действие Духа Божиего.
(2) Церковь Божия есть духовный дом. Основанием его является Христос, Еф 2:22. Он называется домом по причине его крепости, красоты, разнообразия частей и цельности. Он имеет духовное основание - Иисуса Христа; материал, из которого он построен, духовные личности, его украшения дары Духа; все строение соединяется в одно целое Духом Божиим и одной общей верой; этот дом используется для духовного труда, для приношения духовных жертв. Он строится ежедневно, каждая его часть совершенствуется, и каждое поколение дополняет его новыми членами.
(3) Все искренние христиане составляют святое священство. Апостол имеет здесь в виду общность христиан и говорит, что они - святое священство, люди избранные, посвященные Богу, полезные для других, богато одаренные небесными дарами и добродетелями и употребляемые на добрые цели.
(4) Это святое священство должно и хочет приносить Богу духовные жертвы. Духовные жертвы христиан -это их тела и души, их чувства, их молитвы и прославления, милостыни и другие обязанности.
(5) Самые духовные жертвы самых лучших людей угодны Богу только через Иисуса Христа; Он единственный первосвященник, через Кого Бог принимает нас и наше служение; поэтому приносите все ваши жертвы Христу и через Него представляйте их Богу.
II. Апостол подтверждает сказанное им о Христе как о живом камне цитатой из пророка Исайи 28:16. Заметьте манеру апостола цитировать Священное Писание, не указывая название книги, номер главы и стиха, ибо тогда не было такого деления, упоминалось только имя Моисея, Давида или пророка, за исключением Деян 13:33, где конкретно указывается номер псалма. Цитируя Священное Писание, апостолы больше придерживались смысла цитируемых слов, чем дословной передачи текста, как видно из приведенной здесь цитаты. Петр не цитирует Писание слово в слово, ни на еврейском, ни на греческом, однако передает его правильно и точно. Истинный смысл Писания может быть полно и правильно передан и другими словами, а не только словами Писания. Ибо сказано в Писании... Сущность цитаты заключается в следующем: «Вот, Я полагаю в Сионе...» Запомним;
1. В важных вопросах веры мы должны совершенно полагаться на свидетельство Писания; Христос и Его апостолы апеллировали к Моисею, Давиду и древним пророкам. Слово Божие - это единственный стандарт, данный нам Богом. Это совершенный и достаточный стандарт.
2. Оценка, какую Бог дает Своему Сыну Иисусу Христу в Священном Писании, требует от нас самого серьезного внимания. Вот, Я полагаю, и далее. Иоанн требует такого же внимания, Иоан 1:29. Эти требования особого внимания к Христу свидетельствует нам о необыкновенной важности вопроса, а также о нашей тупости и непонятливости.
3. Подавление Иисуса Христа Главой Церкви -это выдающееся дело Божие: Я полагаю в Сионе. Выдавать римского папу за главу Церкви - это человеческая выдумка и невежественное превозношение; Иисус Христос -вот единственное основание и единственная глава Церкви Божией.
4. Иисус Христос - это краеугольный камень, положенный Богом в основании Его духовного дома. Краеугольный камень неразрывно связан со всем строением, он держит его, объединяет и украшает. Таким является Христос для Своей святой Церкви, Своего духовного дома.
5. Иисус Христос есть краеугольный камень спасения и поддержки только для тех, кто истинно принадлежит к Его народу; только для Сиона и тех, кто на Сионе, а не для Вавилона и не для Его врагов.
6. Истинная вера в Иисуса Христа - это единственный путь, на котором человек может избежать постыжения. Великому постыжению подвергают человека разочарование, грех и суд; всех их можно избежать верой. Вера имеет средство против каждого из них.
III. Апостол делает важный вывод, ст. 7. Об Иисусе Христе сказано, что Он является краеугольным камнем. Отсюда апостол выводит следующее заключение относительно добрых людей: «Поэтому для вас, верующих, Он драгоценность, или честь. Христос - это венец и честь для христиан; вы, верующие в Него, не только не будете постыжены во Христе, но, напротив, будете хвалиться и гордиться Им вовеки». Относительно неверующих он заявляет, что они будут упорно не признавать и отвергать Христа, но Бог постановил, что Он будет главою угла, несмотря на все противодействия. Запомним:
1. На все, что является верным и неизбежным выводом из Священного Писания, можно полагаться с такой же уверенностью, как если бы это было записано в самом Писании. Апостол делает заключение на основании свидетельства пророка. Пророк не говорил именно так, но он сказал то, из чего неизбежно следовал такой вывод. Наш Спаситель повелевает исследовать Писания, потому что они свидетельствуют о Нем, хотя в Священном Писании, на которое Он ссылается, нет такого места, где говорилось бы, что Иисус из Назарета есть Мессия. Однако в Писании сказано, что Мессия родится от девы, в дни, когда скипетр будет уже отнят от Иуды, во времена второго храма и по прошествии семидесяти седмиц Даниила; именно так было с Иисусом Христом; чтобы сделать такое заключение необходимо было использовать разум, знать историю, видеть очевидные факты иметь опыт, и все таки это было безошибочным выводом из Священного Писания.
2. Задача верного служителя - применять общие истины к конкретному состоянию и положению своих слушателей. Апостол цитирует отрывок из пророка (ст. 6) и применяет его слова отдельно к добрым и к злым. Это требует мудрости, мужества и верности, но это очень полезно для слушателей.
3. Иисус Христос - великая драгоценность для всех верующих. Величие Его личности, достоинство Его служения, Его близость, Его замечательный труд, Его безмерная любовь - все это обязывает верующих высоко ценить и почитать Иисуса Христа.
4. У неверующих (англ. непокорных. -Прим. переводчика) нет истинной веры. Под непокорными подразумеваются люди, не поддающиеся убеждению, недоверчивые и не раскаивающиеся в своих грехах. У них могут быть некоторые правильные понятия, но отсутствует твердая вера.
5. Те, кому надлежит быть строителями Церкви, часто оказываются самыми злыми врагами Христа в этом мире. В Ветхом завете самое великое зло совершали лжепророки, и в Новом завете самое жестокое противодействие и жестокость, с какими пришлось столкнуться Иисусу Христу, были со стороны книжников, фарисеев, первосвященников и тех, кто претендовал на созидание Церкви и заботу о ней. И до сих пор римская иерархия – самый злейший враг Иисуса Христа и Его дела в этом мире.
6. Бог совершит Свое дело и поддержит Иисуса Христа в этом мире, несмотря на лживость притворных друзей и противодействие самых ярых врагов.
IV. Апостол добавляет дальнейшее описание, используя ту же самую метафору, ст. 8. Он цитирует пророка Исайю 8:13,14: Господа Саваофа – Его чтите свято... И будет Он освящением и камнем преткновения и скалою соблазна.., откуда следует, что Иисус Христос есть Господь Саваоф и, следовательно, - Всевышний Бог. Заметим;
1. Строители, первосвященники, отвергли Христа, и народ последовал за своими вождями; таким образом Христос стал для них камнем преткновения и скалою соблазна, о которые они преткнулись и повредили сами себе, а Он, в Свою очередь, упал на них, как громадный камень, и покарал их смертью. Мф 21:44: И тот, кто упадет на этот камень, разобьется; а на кого он упадет, того раздавит.
(1) Все непокорные претыкаются на слове Божием: О который они претыкаются, не покоряясь слову. Они претыкаются на Самом Христе, на Его учении и чистоте Его заповедей; иудейские ученые особенно претыкались на незначительности Его внешности и на предложении надеяться только на Него в вопросе оправдания перед Богом. Их невозможно было убедить искать оправдание через веру, они, как и раньше, искали оправдания делами закона: ...Ибо преткнулись о камень преткновения, Рим 9:32.
(2) Тот же Самый благословенный Иисус, совершивший спасение одних, стал причиной греха и гибели других. Лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле. Он не виновник их греха, а повод к нему; из-за своей непокорности они претыкаются на Нем и отвергают Его, за что Он как Судия накажет их погибелью. Кто отвергает Его как Спасителя, разобьется на Нем, как на камне.
(3) Сам Бог определил вечную погибель всем тем, кто претыкается, не покоряясь слову. Все, кто остается непоколебимым в своем неверии и презрении к Евангелию, предназначены для вечной погибели, и Бог от вечности знает, кто они.
(4) Иудеи, в большинстве своем, отвергли Христа, и во все века множество людей презирали Его, но это не должно обескураживать нас в нашей любви к Нему и в следовании своему долгу перед Ним, ибо это было задолго предсказано пророками и утверждает нашу веру как в Писание, так и в Мессию.
2. Принявшие Христа удостоились высоких привилегий, ст. 9. Иудеи чрезвычайно дорожили своими древними привилегиями, тем, что они были единственным Божиим народом, принятым в особый завет с Ним и отделенным от всего остального мира. «Как, - говорят они, - если мы подчинимся евангельским установлениям, то потеряем все это и окажемся на одной ступени с язычниками».
(1) На это возражение апостол отвечает, что если они не покорятся, то погибнут (ст. 7, 8), а если покорятся, то не потеряют никаких реальных преимуществ, но по-прежнему останутся тем, чем так хотят быть, -родом избранным, царственным священством, и далее. Запомним:
Все истинные христиане - это род избранный; они составляют одну семью, особый род людей, отличных от всего мира, людей иного духа, иных принципов и иного поведения, какими они никогда бы не могли быть, если бы не были избраны во Христе и освящены Духом Его.
Все истинные слуги Христа являются царственным священством. Они царственны по своему родству с Богом и Христом, по своей власти над собой и над своими врагами, какую они имеют с Богом; они царственны в совершенствах и превосходстве своего духа и в своих надеждах; они - царственное священство, отделенное от греха и грешников и посвященное Богу, они приносят Богу духовные жертвы, благоугодные Ему Иисусом Христом.
Все христиане, где бы они ни находились, составляют один святой народ. Они - один народ, собранный под единой Главой, согласный в своих нравах и обычаях, управляемый одним и тем же законом; это святой народ, потому что он отделен и посвящен для Бога, обновлен и освящен Духом Святым.
Это честь для слуг Христа, что они избранный народ Божий. Они являются народом, который Он приобрел Себе в удел, избрал его, печется о нем и находит в нем наслаждение. Эти четыре звания все истинные христиане получили не от природы, ибо первоначально они находились в состоянии ужасной тьмы; но они были призваны из тьмы в состояние чудного света, радости, наслаждения и благоденствия, с той целью, чтобы словами и действиями возвещать добродетели и совершенства Призвавшего их.
(2) Чтобы вызвать в этом народе чувство удовлетворения и благодарности за великие милости и достоинства, дарованные им Евангелием, апостол советует им сравнить свое прежнее и настоящее состояние. Было время, когда они были не народом, непомилованными, когда они были торжественно отвергнуты, разведены с Богом (Пер 3:8; Ос 1:6,9), а ныне они опять стали народом Божиим и обрели милость. Запомним:
Самые лучшие люди должны почаще оглядываться назад, на то, какими они были прежде.
Народ Божий - это самый драгоценный народ в мире, все остальные - не народ, люди мало пригодные.
Попасть в число народа Божиего - это великая милость, и ее можно получить.
V. Петр предупреждает, чтобы они остерегались плотских похотей, cт. 11. Даже лучшие из людей, из рода избранного, народа Божия, нуждаются в увещании удаляться от наихудших грехов, против каковых апостол искренно и горячо предостерегает их. Сознавая трудность, и в то же время важность этого долга, он выражает свое большое участие к ним: Возлюбленные! прошу вас... Их долг - удаляться от первых проявлений плотских похотей и подавлять их. Многие из них происходят от ветхой природы и в своих проявлениях зависят от тела, удовлетворяющего чувственные желания или беспорядочные наклонности плоти. Христиане должны удаляться от них, учитывая:
1. Уважение, которое они имеют от Бога и добрых людей: они – возлюбленные.
2. Свое положение в этом мире: они странники и пришельцы, и поэтому не должны затруднять свое странствование, предаваясь нечестию и похотям той страны, через которую проходят.
3. Зло и опасность, причиняемые этими грехами: «Они восстают на душу, поэтому ваши души должны воевать против них». Запомним:
(1) Великое зло, причиняемое грехом человеку, заключается в том, что он восстает на душу; он уничтожает нравственную свободу души; он ослабляет и истощает душу, повреждая ее способности; он лишает ее мира и покоя; он унижает и уничтожает ее достоинство; препятствует ее благоденствию в настоящем и обрекает на вечные страдания в будущем.
(2) Из всех видов греха нет более пагубных для человеческой души, чем плотские похоти. Чувственные желания, похотливость и чувственность более всего ненавистны Богу и губительны для души. Они подлежат строжайшему осуждению.
VI. Далее апостол призывает их украшать свое вероисповедание добродетельной жизнью. Они должны быть добродетельными на каждом шагу, в каждом отдельном случае и в каждом деле, то есть добрыми, любезными, порядочными, дружелюбными и безупречными; это связано с тем, что они жили среди язычников, людей, исповедующих другую религию и являвшихся их закоренелыми врагами, они клеветали на них и постоянно злословили их как злодеев. «Непорочное, справедливое и доброе поведение способно не только заградить их уста, но, возможно, будет средством для побуждения их к прославлению Бога и к изменению их отношения к вам, когда они увидят, что вы превосходите всех других в добрых делах. Сейчас они называют вас злодеями, защищайте себя добрыми делами, так как это способ, чтобы убедить их. Придет день посещения, когда Господь призовет их Своим словом и Своей благодатью к покаянию, и тогда они прославят Бога и одобрят вас за ваше превосходное поведение, Лук 1:68. Когда Евангелие придет к ним и начнет действовать среди них, доброе поведение поощрит их к обращению, а злое воспрепятствует ему». Отметим,
1. Христианское вероисповедание должно сопровождаться добродетельной жизнью, Фил 4:8.
2. Общая участь лучших христиан - подвергаться злословию со стороны нечестивых.
3. Те, которых посетила Божия благодать, немедленно меняют свое мнение о добродетельных людях, прославляя Бога и хваля тех, кого раньше бранили как злодеев.
Стихи 13-25 . Всеобщее правило христианской жизни таково: она должна быть добродетельной, что невозможно без добросовестного исполнения всех своих обязанностей перед другими. Апостол подробно останавливается на каждой из них в отдельности.
I. В области подчинения властям. Христиан считали не только новаторами в религии, но и мятежниками в государстве; поэтому было крайне необходимо, чтобы апостол установил правила и меры повиновения государственной власти, что он здесь и делает.
1. Требуемый долг - покорность, включающая в себя лояльность и уважение в отношении людей, облеченных властью, послушание их справедливым законам и приказам, покорность законному наказанию.
2. Люди, или объекты, которым надлежит подчиняться.
(1) Вообще - всякому человеческому начальству. Безусловно, власть есть Божие установление, но конкретная форма правления, полномочия власти, лица, осуществляющие эту власть, устанавливаются человеком и регламентируются законом и конституцией каждой конкретной страны; и все на–оды обязаны соблюдать всеобщее правило позволять установленной форме правления действовать по своей воле.
(2) Конкретно: Царю ли, как верховной власти, первому по достоинству и занимающему самое высокое положение; царь - это узаконенная персона, а не деспот; правителям ли, - наместникам, проконсулам, правителям провинций, - как от него посылаемым, то есть уполномоченным им управлять.
3. Причины, усиливающие этот долг.
(1) Для Господа, Который установил власть ради блага человека и требует послушания и покорности ей (Рим. 13), и почтительное повиновение подданных своим властям касается Его чести.
(2) Цель и назначение органов власти, заключающиеся в том, чтобы наказывать преступников и поощрять делающих добро. Они установлены для блага общества, и если эта цель не достигается, то ошибка не в установлении их, а в их поведении.
Истинная религия является самой лучшей опорой государственной власти, она требует подчинения ради Господа и ради совести.
Все наказания и все власти мира не могут избавить мир от преступников.
Самое лучшее, что может сделать власть, для того чтобы исполнить свой долг и исправить мир, - это справедливо наказывать и справедливо поощрять.
(3) Другая причина, почему христиане должны быть послушны власти, заключается в том, что такова есть воля Божия, и, следовательно, их долг; а также потому, что это приводит в молчание невежественных и безумных людей, ст. 15. Запомним:
Для доброго человека воля Божия является самым серьезным основанием для исполнения любого долга.
Подчинение властям - это важный христианский долг, ибо такова есть воля Божия.
Христианин должен стремиться во всем вести себя так, чтобы умолкли неосновательные укоры самых невежественных и безумных людей.
Говорящие против религии и благочестивых людей невежественны и безумны.
(4) Апостол напоминает им о духовной природе христианской свободы. Иудеи на основании Втор 17:15 сделали вывод, что они не обязаны подчиняться царю, если он не из среды их братьев, и обращенные иудеи считали, что родство с Христом освобождает их от подчинения властям. Чтобы предотвратить это заблуждение, апостол говорит, что христиане свободны, но от чего? Не от долга, не от покорности Божиему закону, требующему послушания государственной власти. Они духовно свободны от рабства греху и сатане, а также от обрядового закона, но не должны прикрывать своей христианской свободой какое-либо зло или пренебрежение своим долгом перед Богом и вышестоящим начальством и должны помнить, что они - рабы Божии. Запомним:
Все рабы Христа свободные люди (Иоан 8:36), они свободны от господства сатаны, от осуждения закона, от гнева Божиего, от обременительности долга, от страха смерти.
Рабы Христа должны быть очень осторожны, чтобы не злоупотреблять своей христианской свободой, чтобы не прикрывать ею никакого беззакония против Бога или непокорности властям.
4. В заключение своего рассуждения относительно покорности властям апостол дает четыре замечательные правила:
(1) Всех почитайте. Должное уважение следует оказывать всем людям; бедные люди не должны быть презираемы, Прит 17:5; нечестивых тоже надо уважать, но не за их нечестие, а за другие их качества, такие как ум, мужество, высокое служебное положение или за седину. Авраам, Иаков, Самуил, пророки и апостолы никогда не стеснялись воздавать должные почести нечестивым людям.
(2) Братство любите. Все христиане составляют одно братство, объединенное под одной Главой, Христом, все находятся под одним управлением и проходят одну подготовку, все тесно связаны одними интересами, имеют общение друг с другом и направляются в один и тот же дом, поэтому они должны любить друг друга особой любовью.
(3) Бога бойтесь, бойтесь Его с величайшим благоговением и покорностью. Если недостает страха Божиего, то никакой другой долг не может быть исполнен должным образом.
(4) Царя чтите, почитая его выше всех людей.
II. Слуги также нуждались в том же апостольском наставлении, что и подданные, так как они воображали, будто христианская свобода означает освобождение от неверующих и жестоких хозяев, на что апостол отвечает: Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам.., ст. 18. Под слугами (англ. рабами. - Прим. переводчика) он подразумевает тех, что были рабами в строгом смысле слова: либо нанятые, либо купленные за деньги, либо взятые в плен во время войны, либо рожденные в доме, либо служащие по контракту в течение определенного времени. Заметьте:
1. Он приказывает им повиноваться, исполнять свое дело верно и честно, вести себя так, как положено низшему по положению -с почтением и любовью, и с терпением покоряться трудностям и неудобствам. Они должны оказывать повиновение своим господам, имеющим право на их труд, и не только добрым и кротким, которые хорошо с ними обращаются и не ущемляют их права, но даже злым и сердитым, кому едва ли можно угодить. Запомним:
(1) Слуги должны быть покорны своим хозяевам и бояться им не угодить.
(2) Греховное поведение одного не оправдывает греховного поведения другого; раб обязан исполнять свой долг, хотя бы его господин был жестоким и несправедливым человеком.
(3) Добрые люди мягки и кротки со своими рабами и подчиненными. Святой апостол выказывает свою любовь и заботу о душах несчастных рабов так же, как и о людях более высокого положения. В этом ему должны подражать все остальные служители: им следует в своих наставлениях обращаться, наряду с другими, и к тем из своих слушателей, кто занимает более низкое социальное положение, кто молод, кто беден.
2. Обязав их повиноваться, Петр объясняет причину, почему они должны поступать именно так.
(1) Если они терпеливо переносят лишения, страдая несправедливо, и продолжают исполнять свой долг перед неверующими и своенравными господами, то этим они угодят Богу и Он вознаградит их за все, что они вынесли от своих господ ради Него; если же они терпят справедливое наказание, то за такое терпение они не заслужат похвалы: ...Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу, ст. 19, 20. Запомним:
Нет условий плохих настолько, чтобы человек не мог жить в них добросовестно и прославлять Бога; самый ничтожный раб может так жить.
Самый добросовестный человек часто бывает самым великим страдальцем. Ибо... помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо; страдальцы такого рода достойны похвалы, они делают честь своему Богу и своей религии и будут одобрены Им; в этом их величайшее ободрение и утешение.
Заслуженные страдания должны переноситься с терпением: Если вас бьют за проступки, то вы должны терпеть. Страдания в этом мире не всегда являются залогом будущего блаженства: если дети или слуги грубы, непокорны и за это страдают, то это не может быть угодно Богу и не заслужит человеческой похвалы.
(2) Апостол приводит еще другие причины для ободрения христиан-рабов с терпением переносить несправедливые страдания, ст. 21.
Из их христианского призвания и исповедания: Ибо вы к тому призваны.
Из примера Христа, Который пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Запомним,
Во-первых, Добрые христиане - люди, призванные страдать, поэтому они должны быть готовы к этому; звание христианина обязывает их отвергнуть себя и взять свой крест; они призваны по повелению Христа, по Божиему промыслу, по действию Божией благодати; и по примеру Иисуса Христа должны страдать, когда таким образом призываются к этому.
Во-вторых, Христос пострадал за вас, или за нас; не Отец пострадал, но Тот, Кого Он освятил и послал с этой целью в мир; Христос страдал и телом и душой, страдал за нас, вместо нас и ради нашего блага, ст. 24.
В-третьих, Страдания Христа должны успокаивать нас в самых жестоких и несправедливых страданиях, с какими мы сталкиваемся в этом мире. Он страдал добровольно, не за Себя, а за нас, с величайшей готовностью, с совершенным терпением перенося со всех сторон удары, несмотря на то что был Богочеловеком. Не должны ли мы, грешники, заслужившие самого худшего покориться легким страданиям этой жизни, которые впоследствии произведут для нас неизреченные преимущества?
3. Пример покорности и терпения Христа объясняется и подчеркивается: Христос пострадал:
(1) Несправедливо и без причины, ибо Он не сделал никакого греха.., ст. 22. Он не совершил никакого насилия, никакой несправедливости, никакой обиды никому не причинил; никакого беззакония не сделал; ...и не было лести в устах Его, Ис 53:9; Его слова, так же как и Его поступки, всегда были честны, справедливы и правильны.
(2) Терпеливо: Будучи злословим, Он не злословил взаимно.., ст. 23; когда Его поносили, смеялись над Ним, Он был безгласен и не отверзал уст Своих; когда Его избили и возложили на Его голову терновый венок, Он не угрожал, но предавал Себя и Свое дело Судии Праведному, Который со временем докажет Его невинность и отомстит Его врагам. Запомним:
Наш Благословенный Спаситель был совершенно свят, Он был полностью свободен от греха, так что никакое искушение, никакая провокация не могли толкнуть Его даже на самое ничтожное греховное или неподобающее слово.
Подстрекательство к греху никогда не может оправдать свершения его. Грубость, клевета и несправедливость врагов не оправдывают оскорблений и мести со стороны христиан; причины для свершения греха никогда не бывают слишком великими, но мы всегда имеем более сильные причины, для того чтобы избегать его.
Бог вынесет справедливый приговор каждому человеку и по каждому делу, и мы должны с терпением и покорностью предать себя ему.
4. Чтобы никто не подумал, прочитав ст. 21-23, что смерть Христа была задумана только как пример терпения в страданиях, Петр говорит здесь о более славных целях и результатах ее: Он грехи наши Сам, и далее. Заметим здесь:
(1) Страдает Иисус Христос: Он Сам - Телом Своим. Апостол подчеркивает - Он Сам, чтобы показать исполнение Им всех пророчеств, чтобы отличить Его от левитских священников (которые приносили в жертву чужую кровь, а Он Сам Собою совершил очищение грехов наших, Евр 1:3);
и чтобы исключить всех других из дела искупления, совершенного Христом, апостол добавляет: Телом Своим. Он страдал не только душой (Мф 26:38), страдания души Его были внутренними, сокровенными, в то время как телесные страдания были видимы и более наглядны для взора этих слуг, терпящих страдания, ради которого приводится данный приме– .
(2) Страдания, перенесенные Христом, бичевание, раны и смерть, причем крестная смерть, -были позорным наказанием, которому обычно подвергали только рабов!
(3) Причина Его страданий: Он грехи наши вознес. Это открывает нам:
Что Христос в Своих страданиях был обременен нашими грехами как взявший на Себя обязательство удалить их жертвой Своею, Ис 53:6.
Что Он понес наказание за них и тем самым удовлетворил божественную справедливость.
Что тем самым Он взял наши грехи и удалил их от нас; как козел отпущения символически нес на своей голове грехи народа, а затем безмолвно уносил их в пустыню (Лев 16:21,22), так и Агнец Божий сначала вознес наши грехи Телом Своим и таким образом взял грех мира на Себя, Иоан 1:29.
(4) Плоды Христовых страданий:
Наше освящение, включающее в себя смерть, то есть умерщвление греха, и новую святую жизнь праведности; в смерти и воскресении Христа нам даны как пример для подражания в том и другом, так и мощный стимул и способности к тому и другому.
Наше оправдание. Христос был избит и распят как искупительная жертва, кранами Его мы исцелились. Запомним следующее. Во-первых, Христос понес грехи всех Своих людей и искупил их Своей смертью на кресте. Во-вторых, Ни один человек не может со всей уверенностью полагаться на Христа как понесшего его грех и искупившего его вину, до тех пор пока он не умрет для греха и не будет жить для правды.
5. В заключение своего увещания слугам апостол напоминает им о разнице между их прошлым и настоящим положением, ст. 25. Они были, как овцы блуждающие, что представляет:
(1) Грех человека. Он блуждает - это его собственные действия, им не управляют, но он сам блуждает, где хочет.
(2) Его несчастье - он блуждает вдали от пастбища, от пастыря и от стада и таким образом подвергает себя бесчисленным опасностям.
(3) Здесь говорится об их возвращении посредством обращения: но возвратились (в английском тексте но возвращены. - Прим. переводчика). Это слово, употребленное в пассивом залоге, указывает на то, что возвращение грешника -действие божественной благодати. Это возвращение от всех их ошибок и заблуждений к Христу истинному заботливому Пастырю, Который любит Своих овец и положил Свою жизнь за них, Который является самым бдительным Пастырем и Епископом, или Блюстителем душ. Запомним:
Грешники до своего обращения блуждают, их жизнь - это непрерывный грех.
Иисус Христос - великий Пастырь и Блюститель душ, Который всегда пасет Свое стадо и бодрствует над ним.
Надеющиеся на любовь и заботу этого Пастыря должны возвратиться к Нему, умереть для греха и жить для правды.
Симон есть сокращенное имя Симеона, как и Митр - Митродора, Мина - Минодора, Февда - Феодосия. С самого начала апостол пробуждает помыслы и души верующих, побуждая их стараться в деле проповеди равняться апостолам. Ибо тогда, как все получили равно драгоценную благодать, несправедливо было бы иметь недостаток в чем-нибудь таком, в чем все оказались равными. Апостол постоянно желает верующим мира, который дал им Христос по воскресении своем из мертвых и при отхождении к Отцу, взывая: мир вам (Ин.20:19 , Ин.20:21 , Ин.20:26 , Лк.24:36). И в церкви мы молим Господа, чтобы дал нам ангела мирна , и священник от святого жертвенника подает народу мир ; потому что мир есть мать всяких благ. Поэтому и Господь заповедал ученикам своим, чтобы они при входе в домы прежде всего подавали мир (Мф.10:12 , Лк.10:5).
Связь такая: вам, которые в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего, приняли с нами равно драгоценную веру, по правде Бога нашего, благодать и мир да умножатся.
Связь такая: да умножатся вам благодать и мир, так как все, потребное для жизни и благочестия, в познании Бога и Господа нашего Иисуса, Его божественною силою, этою благодатию, даровано вам для познания славы и добродетели, за которые дарованы величайшие обетования, дабы вы, удалясь от мирского растления, совершающегося чрез похоть, сделались причастниками Божеского естества. Иначе. Изложение растянуто, но мысль такая: силою Христовою получив бесчисленные блага, мы можем и сделаться причастниками Божеского естества и достигнуть жизни и благочестия; посему должны жить так, чтобы к вере присовокупить добродетель и чрез добродетель преуспевать в благочестии, доколе достигнем совершеннейшего блага, которое есть любовь. Причастниками же Божеского естества мы сделались чрез явление Господа и Бога, который начаток нашего естества соединил в самом Себе и чрез восприятие освятил; если же начаток свят, то и целое свято. Следствие мирской похоти называет растлением потому, что она слагается и вращается около предметов растленных.
Связь такая: чтобы вы, освободившись от мирского растления, совершающегося в плотской похоти, сделались причастниками Божеского естества; ибо отбегше значит то же, что освободившись .
И в самое же сие, тщание все привнесше, подадите в вере вашей добродетель, в добродетели же разум, в разуме же воздержание, в воздержании же терпение, в терпении же благочестие, во благочестии же братолюбие, в братолюбии же любовь.
Показывает степени преуспеяния. На первом месте вера, так как она есть основание и опора добра. На втором месте добродетель, т. е. дела, ибо без них, как говорит апостол Иаков (Иак.2:26), вера мертва. Далее разум. Какой же разум? Знание сокровенных тайн Божиих, которое доступно не для всякого, но для того только, кто постоянно упражняется в добрых делах. За сим воздержание . Ибо и оно нужно достигшему до означенной меры, чтобы не возгордился величием дара. А как при кратковременном воздержании нельзя упрочить за собою дар (ибо страсти, несмотря на сдерживающую их свободу, всегда любят стремиться к худшему), то должно привзойти терпение. Оно произведет все, и благочестие умиротворит, и упование на Бога усовершит. К благочестию присоединится братолюбие, а к всему этому любовь, которую апостол Павел почитает полнотою всех благ (Кол.3:14) и которая такова есть на самом деле. Ибо любовь явила силу свою и над Сыном Божиим и над Отцом Его: Отца расположила отдать Возлюбленного своего (1Ин.3:16), а Сына пролить кровь свою за нас (Ин.3:16).
Что_сия? Вера, добродетель, знание, воздержание, терпение, благочестие, братолюбие, любовь, которые должны не только быть, но и умножаться. Ибо если полезно приобретение их, то гораздо полезнее приумножение. Какая же польза от них? Та, что имеющий их безопасен во второе пришествие Господа. Ибо кто не имеет их, с тем последует слепота, когда Судия придет во славе и облистает как солнце; если же зрение и уцелеет как-нибудь, то оно не сможет безвредно смотреть на безмерный блеск, ибо чрезмерный блеск света обыкновенно потемняет слабый глаз, смотрящий на него.
Слеп есть, мжай (μυωταζων) значит закрыл глаза. Выражение сие взято с мышей (μυοιν), которые под землею постоянно остаются в слепоте. Изречение апостола Петра подобно сказанному блаженным Иаковом, именно: кто слушает слово, и не исполняет, тот подобен человеку, рассматривающему природные черты лица своего в зеркале (Иак.1:23). Ибо узнав, что чрез очищение святым крещением он омыт от множества грехов, он должен знать, что вместе с очищением он получил и святость, должен бодрствовать, чтобы таким образом сохранить то освящение, без которого никто не увидит Господа; а он забыл. Посему, говорит, братия мои, более и более старайтесь показывать постоянным ваше звание и избрание, т. е. то огласительное учение, которое вы слышали при вашем избрании, и быть неукоризненными в звании, чтобы не быть вам осужденными в забвении дара Божия, но пребыть твердыми в вашем звании.
Сия творяще. Что же сия? Вышесказанное, именно: добродетель, знание и прочее. Примечай, как прежде апостол хотел и побудить страхом - пришествием Судии, а теперь убеждает обещанием благ - входом в вечное царство Божие.
Аще и ведите, и утверждени есте в настоящей истине. Праведно бо мню, донележе есмь в сем телеси, возставляти вас воспоминанием: ведый, яко скоро есть отложение телесе моего, якоже и Господь наш Иисус Христос сказа мне.
Чтобы при постоянном напоминании об одном и том же не подумали, будто их осуждают в праздности, и не опечалились, апостол прибавил: хотя вы знаете и утверждены в настоящей истине . А в объяснение причины постоянного напоминания прибавил то, что он знает, что скоро последует разрешение его от тела сего.
Некоторые понимают это с такою перестановкою слов: буду стараться и после моего отшествия иметь вас всегда , т. е. каждодневно и непрерывно вспоминать, и отсюда выводят мысль, что святые и по смерти помнят остающихся здесь и молятся за живущих. Справедливость сего каждодневно усматривают те, которые призывают божественную благодать святых. Так понимают одни; но другие понимают иначе. Последние читают и понимают сей стих просто: буду стараться, чтобы вы и после моего отшествия всегда помнили это, т. е. мы непрерывно повторяем вам одно и то же для того, чтобы обратить вам это в привычку, чтобы вы чрез постоянное и неизменное усвоение сего избавились от обвинения в непослушании и незнании, но и после смерти моей завещание о сем хранили твердо и неизменно.
Требуя со стороны верующих строгого внимания к своему благовествованию и долго настаивая на этом, хотя они знают и не раз слышали, апостол говорит теперь: не напрасно я останавливаюсь на этом, но потому, что сознаю всю важность этого. Почему же? потому что, когда мы возвещали вам силу и пришествие Господа, мы не пользовались человеческою мудростию в отношении к вам, и не обольщали вашего слуха красноречием, как язычники и еретики. Ибо язычники обольщают красотою и поэмами, а еретики - вымыслами (вероятно, они уже начинали и тогда появляться). Ничего такого нельзя подозревать в нас. Ибо мы преподали вам учение словом необработанным, как и Павел говорит коринфянам (1Кор.2:4 -13), и преподали то, что своими глазами видели, когда вместе с Ним восходили на святую гору. Апостол говорит о славе Единородного, которая явлена была апостолам в преображении, и о гласе Отца, который слышали они сошедшим на Господа с неба от Отца. А как мы из самых дел узнали предвозвещенное пророками, то по сему самому и почитаем пророчество их вернейшим. Ибо слова оправдались событиями. Поэтому и вы хорошо делаете, что внимаете пророчеству, т. е. предсказаниям пророков, хотя пророки в свое время говорили и не совсем ясно.
Причастие приемь поставлено вместо глагола в изъявительном наклонении: принял . Ибо далее нет глагола в изъявительном наклонении, соответствующего причастию, как требуется правилами словосочетания; и если приемь непременно удержать здесь в причастии, то речь будет погрешать против синтаксиса, между тем как если причастие приемь заменим изъявительным наклонением принял, речь будет последовательна: ибо Он принял славу от Бога Отца.
Не потому, что есть какое-либо пророчество о сошедшем с неба гласе Отца, но потому, что из этого гласа Отца с неба, засвидетельствовавшего сыновство (Иисуса Христа), мы убедились, что все открытое чрез пророков непререкаемо относится к Тому, о ком свидетельствует Отец. А свидетельство Отца о сыновстве Господа нашего Иисуса Христа мы знаем троекратно: одно - при крещении (Мф.3:17), другое - пред страданиями, когда сказано: и прославил, и еще прославлю (). Апостол объясняет, почему пророки не истолковывали своих изречений, и вместе показывает отличие истинного пророчества от бесовского и вымышленного, каковое принимается и у еретиков. Всяко пророчество книжное по своему сказанию не бывает. Это значит: пророки получают пророчество от Бога, но не как они хотят, а как действует Дух Божий; они сознавали и уразумевали ниспосылаемое им пророческое слово, но объяснения его не делали. Что пророки, во время действия на них Духа Божия, сознавали, что им ниспосылается слово от Духа Божьего, видно из того, что они подчинялись добровольно, и что хотели, то высказывали, а чего не хотели, о том умалчивали. У лжепророков не так. Они во время действия не владели сознанием, но приведенные в неистовство, как пьяные, не знали, что с ними происходило. Святые пророки, хотя знали, но не имели нужды изъяснять свои предсказания, как потому, что они служили другим, именно нам, так вместе и для того, чтобы пришествие Господа было сокрыто и не подвергалось наветам от нечестивых. Наветов оно могло бы избежать силою Господнею; но, вероятно, дело совершившегося вочеловечения показалось бы призрачным, если бы несколько раз такое избежание было способом необыкновенным. Что это истинно, видно из примера новозаветных пророков, которые пророчествовали и объясняли сами себя, хотя не все. Ибо ничего такого нельзя опасаться в новом завете. А что пророки прорицали не в исступлении, видно и из следующего. Пророки ветхого и нового завета пророчествовали одним Духом. А апостол Павел говорит: если другому из сидящих будет откровение, то первый молчи (1Кор.14:30). Отселе ясно, что пророки добровольно пророчествовали, оставаясь в естественном состоянии. Посему, когда вставал другой вдохновенный, прежде говорившему повелевалось молчать, чего никто не найдет в беснующихся. Ибо как будет молчать тот, кто сам не знает, что делает? Что в пророках действует Дух Святый, об этом говорит тот же апостол Павел: одному дается Духом слово мудрости, иному пророчество (1Кор.12:8 -10).
Загрузка...